Сергей Дашков - Юстиниан

Впервые схватки димов в Константинополе были зафиксированы источниками времен Феодосия II. Во времена жизни Петра Савватия такие схватки становились, увы, нормой. В 498 году прасины, недовольные арестом нескольких человек за «метание камней», устроили беспорядки прямо напротив кафисмы, и некий человек едва не попал в императора Анастасия брошенным булыжником (за что был немедленно убит охраной). Выбитая с ипподрома вон бушующая толпа хулиганов разгромила центральную часть Города, сожгла вход во дворец (Халку), портики ипподрома до кафисмы и портики Месы от Милия до форума Константина (это метров семьсот). Император был вынужден даже сменить эпарха Города, назначив новым простата прасинов. Через три года во время потасовки на ипподроме погиб внебрачный сын Анастасия. В 507 году антиохийские прасины во время празднования традиционных спортивных игр (Иоанн Малала называет их «Олимпийскими») в городском пригороде Дафне разорили синагогу, воздвигли там крест, а многих евреев убили. Император назначил нового комита Востока и нового городского префекта виглы, Мину. Последний казнил одного из зачинщиков, прятавшегося в алтаре церкви, что вызвало новый всплеск насилия: толпа сожгла несколько общественных зданий, а злосчастного Мину смутьяны поймали, убили, вспороли ему живот, долго таскали в таком виде по городу, потом подвесили на бронзовой статуе и в итоге сожгли. Комит Востока бежал, и Анастасий вынужден был опять назначить нового, который усмирил Город «местью и страхом» [138] Иоанн Малала . XVI, 6. С. 99, 100. .

Хотя спортивные разногласия зачастую становились проявлением более глубоких противоречий, прежде всего недовольства существующими порядками, немалую роль в них играли и низменные страсти, а потому Прокопий Кесарийский о спортивных партиях говорит с нескрываемым презрением: «В каждом городе димы издревле делились на венетов и прасинов, но лишь с недавнего времени они тратят деньги и не считают недостойным для себя быть подвергнутыми суровым телесным наказаниям и самой позорной смерти из-за этих названий и из-за мест, которые они занимают во время зрелищ. Они сражаются со своими соперниками, не ведая, из-за чего подвергают себя подобной опасности, и вполне отдавая себе отчет в том, что даже если они и одержат победу в побоище со своими противниками, им не останется ничего другого, кроме как быть заключенными в тюрьму и, претерпев там жестокие мучения, погибнуть. Эта вражда к ближним родилась безо всякой причины и останется вечно неутоленной, не отступая ни перед родством по браку, ни перед кровным родством, ни перед узами дружбы даже и тогда, когда родные братья или как-то иначе связанные между собой люди оказываются приверженцами различных цветов. В сравнении с победой над соперниками для них ничто ни Божьи, ни человеческие дела. И если кто-либо совершает нечестивое пред Богом дело, если законы и государство претерпевают насилие от своих или от врагов, и даже если они сами терпят недостаток в самом необходимом, и если отечество оскорблено в самом существенном, это их нисколько не беспокоит, лишь бы их партии было хорошо. Партией они называют своих сообщников. И даже женщины принимают участие в этой скверне, не только следуя за своими мужьями, но, случается, и выступая против них, хотя женщины вообще не посещают зрелищ и ничто иное не побуждает их к этому. Поэтому я не могу назвать это иначе как только душевной болезнью» [139] «Война с персами». 1. XXIV. Цит. по: Прокопий . Войны. С. 64, 65. .

Итак, в один из дней Петр Савватий впервые попал на ипподром.

Сначала он поразился размерам и инженерному совершенству сооружения. Ипподром, похожий на гигантскую вытянутую подкову, имел около четырех сотен метров в длину и почти сто двадцать — в ширину. Северо-восточный торец бегового поля оканчивался высокой стеной с дюжиной ворот. Восемь из них служили для входа и выхода зрителей, а оставшиеся — «Карцеры» — были забраны железными решетками: из них стартовали колесницы. Стену Карцеров венчала четверка бронзовых позолоченных коней. По середине поля, с северо-востока на юго-запад, к морю, шел разделительный барьер десятиметровой ширины (Спина), который украшали обелиски, колонны и скульптуры. Напротив Спины, отделенные от нее собственно беговой дорожкой, располагались три-четыре десятка ярусов деревянных [140] Каменными они станут позднее. трибун со скамейками для простонародья (если смотреть от Карцеров, сначала — предназначенные для венетов и левков, затем — для прасинов и русиев; такое расположение димов установил в свое время Феодосий Младший). Ветер трепыхал широкие полотняные тенты, укрывавшие ряды от яркого солнца.

Дойдя до юго-западного торца, беговая дорожка упиралась в полукруглое многоэтажное сооружение — Сфендону, искусственное продолжение подпиравшей ипподром скалы. Ее венчал портик с пятью десятками колонн и дополнительными скамейками, а сама она спускалась глубоко вниз. Здесь, между прочим, иногда происходили казни. Повторив изгиб Сфендоны, дорожка шла обратно вдоль еще одного ряда трибун, предназначенных для императорских приближенных и знати. В их центре возвышалась гигантская ложа василевса, кафисма. К ней из Большого дворца вела крытая лестница, по которой император мог быстро и незаметно попасть в кафисму из своих покоев. Примерно напротив кафисмы высился огромный составной обелиск, затем стояла медная колонна в виде трех змей, сплетавшихся телами, а еще далее в сторону Карцеров — изукрашенный обелиск из розового гранита. Как Петр Савватий ни старался, он не смог понять, что означали причудливые значки на боковых гранях обелиска. И это неудивительно: ведь их вырезали в честь побед древнего фараона Тутмоса III (камень привезли в столицу из далекого Египта), а знание иероглифов к тому времени было утрачено. Мраморный четырехгранный постамент обелиска украшали барельефы и надписи. Окажись Петр Савватий ближе, он обязательно прочитал бы там стихи, славящие эпарха Прокла, по приказу которого сооружение возвели при Феодосии Великом. Поскольку в те годы император и его окружение говорили в основном по-латински, слова на грани постамента, обращенной к кафисме, были вырезаны на латыни. Противоположную грань, смотревшую на трибуны для народа, украшала надпись уже на греческом. Всё продумано.

Над кафисмой развевался флаг, означавший официальное разрешение начать скачки. К первому заезду трибуны заполнила толпа, разноязыкая и шумная. В проходах торговцы предлагали зрителям напитки и съестное. Там же можно было спуститься в какую-нибудь из многочисленных уборных. Представление длилось целый день и было разбито на довольно большое число заездов (более десятка с перерывом на обед; как правило, двенадцать до обеда и двенадцать после), а зрителей ипподром вмещал под сто тысяч.