Александр Мещеряков - Terra Nipponica [Среда обитания и среда воображения]

Янагита Кунио

Поиск «корней» мог принимать совершенно причудливый характер. В частности, высказывалось мнение, что собственно японцы – потомки людей, которые спустились с неба, а каста «неприкасаемых» (яп. «эта» и «хинин») является на самом деле отдельным народом. Некоторые публицисты на основе толкования Библии утверждали, что японцы – выходцы из самого Вавилона и потому принадлежат к белой расе. Следует, правда, оговориться, что у этой теории не нашлось много сторонников. Это касается как самой Японии, так и Запада. Тем не менее рассуждения о том, что японцы могут приходиться кому-то родственниками, означали настоящий переворот. Он отражал переполох, царивший в головах и в обществе. Разрушение связки земля-люди разрушало всю прежнюю картину мира, лишало японцев их «исконной» земли, которая давала им счастье и силу.

Неудивительно, что идея полиэтничности вызвала бурную и эмоциональную общественную реакцию. Многие публицисты и примкнувшие к ним ученые с одинаковым жаром заговорили о том, что японцы являются вовсе не пришельцами, а насельниками. Профессор Найто Тисо в 1888 г. заявил: теория об автохтонности айнов и утверждение о том, что японцы, эти потомки богов, являются «всего лишь» пришельцами, покорившими коренное население, ставит Японию на одну доску с варварскими государствами, является оскорблением трона, а потому приверженцы этой теории должны быть немедленно заключены под стражу. Искусствовед Курокава Маёри в работе «Антропология эмиси» (1892 г.) утверждал, что современные айны, проживающие на Хоккайдо, вовсе не являются другим этносом, они те же самые японцы, но только японцы «плохие», которые в глубокой древности не стали слушаться повелений императора, оказались вытесненными на периферию страны и потеряли способность к эволюции [478].

Реакция общества на теорию о полиэтническом происхождении японцев вполне понятна. В то время задачей номер один на государственном уровне было создание государства-нации, которое могло противостоять натиску западных держав, продолжавших энергично создавать свои колониальные империи. Видя это, японцы не могли не прийти к выводу, что главный принцип международных отношений заключается в биологическом законе: сильный пожирает слабого. Казалось, что в этих условиях лишь единение создаваемой нации, ее сплоченность вокруг фигуры императора оставляли шанс на сохранение независимости.

Создание населенной разными народами японской империи поставило мыслителей-государственников (а мыслителей-негосударственников обнаружить в то время было почти невозможно) в трудное положение. С одной стороны, мы, японцы, являемся одной семьей, связанной кровными узами. Но что тогда делать с обитателями вновь приобретенных территорий? Ведь логика империи требует каким-то образом выстраивать отношения между метрополией и колониями, между «титульной» нацией и «другими».

Наиболее решительный подход продемонстрировал знаменитый просветитель и западник, основатель Университета Кэйо Фукудзава Юкити (1834–1901), признанный во второй половине XX в. одним из отцов-основателей новой демократической Японии – общества потребления с присущими ему товарно-денежными отношениями (портрет Фукудзава Юкити украшает ныне самую крупную банкноту достоинством 10 тысяч йен). После присоединения Тайваня с неподражаемой непосредственностью он писал, что целью аннексии является только сама территория, а потому следует «зачистить» землю от аборигенов и проводить окультуривание тайваньской земли только руками японцев. «Зачистка должна проводиться армией без всякой жалости, пусть листья увянут, пусть будут вырваны корни» [479].

Однако, как это столь часто случалось с Фукудзава, он оказался в меньшинстве. В значительной степени это было обусловлено традиционным образом японского императора, который позиционировался не столько как грозный повелитель, сколько как образец человеколюбия и отец нации. Считалось, что император должен править, не прибегая к силовым методам воздействия, которые являются показателем его слабости и неправедности.

Другую точку зрения на национальную проблему высказывали японские христиане. Они говорили, что для объединения частей империи требуется наднациональная идея, т. е. христианство. Христианские публицисты открыто объявляли, что господствовавшая в то время концепция семьи-нации должна уйти в прошлое. Ссылаясь на западный опыт, они утверждали, что христианство вовсе не отменяет патриотизма, а вот тот, кто не верит в способность японского народа ассимилировать инородцев, занимает антипатриотическую позицию. Утимура Кандзо выдвинул тезис о любви к двум J, имея в виду Японию (Japan) и Христа (Jesus), но подавляющему большинству японцев такое соединение показалось неприятным.

«Христианский» подход был обречен. Отказаться от «семейного» подхода к нации было невозможно. Ученые мужи находили, что великая Римская империя потеряла свою витальность именно из-за распространения христианства, когда религиозная идентичность стала считаться более важной, чем этническая принадлежность.

Тем не менее проблема оставалась. Объявить «аборигенов» членами одной с японцами «семьи» казалась абсурдом – физическая ассимиляция (кровосмешение!) казалась многим буквально святотатством. Заостряя вопрос, будущий национал-социалист Кита Икки (1883–1937) в своей первой публикации 1906 г. вопрошал: будет ли радоваться отец японской нации, император, если он будет провозглашен отцом не только японцев, но еще и негров? [480]В предыдущие десятилетия было потрачено столько сил, чтобы создать японскую нацию и обосновать ее уникальность. Японцев открыто объявляли народом, который под предводительством императора спустился с Неба. Теперь же японцы терзались страхом, что инородцы растворят в себе японцев, которые утеряют свою уникальность.

Несмотря на это, представление о сложном этногенезе японцев и многонациональной Японии все равно обладало большой привлекательностью, ибо оно работало на перспективу. Концепция единой в этническом отношении Японии замыкала японцев в границах страны, делала их «пленниками», находящимися в заточении на «крошечных» островах, ограничивала горизонт, обрекала на островное одиночество.

В это время в сознании японцев с новой силой объективируется ось север-юг. Раньше она имела отношение прежде всего к геомантике, теперь же японцы признаются композитным этническим образованием, сумевшим вобрать в себя этносы «севера и юга». Отсюда делались широковещательные выводы о превосходных свойствах японцев. На физиологическом уровне – умение приспосабливаться к жизни как в холодном, так и в жарком климатическом поясе, а на уровне культурном – способность заимствовать иностранные достижения, перерабатывать и адаптировать их к своим нуждам. И разумеется, по этим параметрам японцы не знают себе равных в мире [481].