Александр Сегал - История эпидемий в России. От чумы до коронавируса

В ответ пришла «молния», в которой предлагалось сегодня же донести об исполнении.

Это было ужасно. Сжечь хорошее здание больницы, столь нужной населению, так, зазря, я просто не мог. Когда еще им построят новое! Я понимал всю бессмыслицу этого распоряжения. Но что же я мог сделать? Если я откажусь, то сожжение поручат местным властям, и они, вероятно, это сделают, а у меня, конечно, будет куча неприятностей.

Я созвал весь свой бактериологический отряд и предложил немедленно переехать на жительство в больницу. Никто не возражал, все охотно поддержали мое предложение. Началось переселение.

Вечером я дал наркому примерно следующую телеграмму.

«Бакотряд переселился больницу, чтобы доказать полную безопасность здания. Убедительно прошу отменить распоряжение сжигании».

Ответа на эту телеграмму я не получил.

Больница была спасена.

Предстояло еще одно сложное дело. С самого начала вспышки железнодорожное движение по ветке, наиболее близко подходившей к Гадруту, было прекращено, что наносило краю большой материальный ущерб. Ходили только поезда, обслуживающие ликвидацию эпидемии, – перевозили врачей, оборудование, питание и прочее. Никакой необходимости идти на эту крайнюю меру не было. На железнодорожной линии не было ни одного заболевания, да и проходила она в нескольких десятках километров от очага, Максимум предосторожности мог заключаться в том, чтобы ликвидировать остановку поездов на станции, ближайшей к Гадруту, и на соседних станциях. Однако все мои представления по этому поводу азербайджанским властям не имели решительно никакого успеха. Тогда была послана «молния» в двести пятьдесят слов, подробно мотивирующая необходимость восстановления железнодорожного движения, в Тбилиси секретарю Закавказского комитета ВКП(б). Движение было восстановлено через несколько дней. Сложнее обстояло дело с вывозкой хлеба. Вместе с зерном могли быть вывезены чумные грызуны. После долгого обсуждения разрешили вывоз только перебранного зерна, при переборке которого точно установлено отсутствие грызунов.

Подобных вопросов возникало немало. И решение каждого из них было весьма ответственным.

После ликвидации чумной вспышки полагается оставить на две недели на данной территории отряд для наблюдения на случай рецидива, чего, однако, при легочной чуме почти никогда не бывает.

В течение этих двух недель мы пытались установить происхождение этой вспышки. Вопрос представлял очень большую важность. Хотя было выяснено, что не диверсанты вскрывали трупы и распространяли чуму, предположение о том, что она была внесена в этот пограничный район из-за рубежа, не было отброшено. Другая альтернатива, которая казалась мне более вероятной, заключалась в том, что в этой местности существовал эндемический очаг чумы, что чумой болели грызуны, но вспышек не было из-за отсутствия тесного контакта населения с грызунами. Местный агроном сказал мне, что в этом году большое количество хлеба оказалось неубранным, это вызвало усиленное размножение грызунов и, возможно, их миграцию в район из других мест. Но никакими прямыми доказательствами этой теории мы не располагали. Чтобы подтвердить ее, нужно было обнаружить чумных грызунов. Был организован отстрел грызунов, и мы исследовали их сотнями.

Однако ни в одном случае чумной культуры выделить не удалось.

* * *

Дня за два до отъезда я зашел вечером в лабораторию. Елена Ивановна и Вера Николаевна при свете маленькой керосиновой лампочки вскрывали морских свинок.

– Ну разве можно в такой темноте работать с чумным материалом? – напустился я на них.

– В большой лампе лопнуло стекло, и мы не могли достать другого. Мы скоро кончим.

Это были свинки, зараженные от последнего погибшего больного, и, в сущности, не было никакой необходимости заражать их и выделять культуру, так как у меня уже имелось несколько чумных культур, которые и должен был взять в Баку для дальнейшего изучения.

Я надел халат, перчатки, марлевую маску и помог им закончить исследование. Договорились, что Елена Ивановна упакует соответствующим образом культуры в металлический футляр и положит в чемоданчик, который будет под ее неослабным наблюдением.

Местные власти торжественно проводили нас с речами благодарности. Они подарили нам бочку превосходного местного вина, которую мы захватили с собой.

На станции нас ждали те же вагоны, в которых мы приехали. Метрах в ста стояли два вагоне, в которых жили уполномоченные Наркомздрава и АзЦИКа. Я немедленно отправился к ним и доложил о нашем прибытии. Они встретили меня очень приветливо, живо интересовались работой, но чувствовалось, что вопрос о происхождении вспышки продолжает их волновать.

Уполномоченный АзЦИКа почти повторил мне фразу, ранее сказанную наркомом здравоохранения:

– Вы, профессор, у нас еще мало живете, Вы не знаете еще, какой наш край замечательный, бесподобный. Не может быть, чтоб такая гадость, чума, была у нас. Ни сам не слышал, ни от отцов, ни от дедов не слышал. И не зря от границы недалеко.

Когда я вернулся в вагон, Вера Николаевна сказала мне, что она чувствует себя плохо. Поставили градусник. Температура – около 38°. Это было тревожно.

Если у бактериолога, работающего на чумной вспышке, вдруг подымается температура, полагается немедленно его изолировать и сообщить о происшедшем начальству.

Вера Николаевна была высококвалифицированным специалистом, невозможно было предположить какой-либо недосмотр с ее стороны, да и с больными она совершенно не соприкасалась. Но все же надо было принять необходимые меры. Всех сотрудников я перевел в другой вагон. С Be-рой Николаевной остались Елена Ивановна и я.

Последние дни была очень слякотная погода, сильные холодные ветры. Может быть, она простудилась? Подождем до утра.

Вероятно, мы все трое почти не спали всю эту ночь. Елене Ивановна, несмотря на все мои настояния, осталась с Верой Николаевной в одном куле. В пять часов утра смерили еще раз температуру – около 39°. Появился небольшой кашель. Больная жаловалась на боли в груди. Плохо, все было плохо. У меня очень болела голова, я принял пирамидон и пытался заснуть. Но это было невозможно. Неужели у Веры Николаевны чума? Непереносимо было об этом думать.

Голова болела все сильнее и сильнее. Смерил температуру – 38,2.

Что же это такое? Может быть, все мы заразились, когда вскрывали последних свинок при очень плохом освещении? Мысленно проверил я каждую минуту этой работы. Все делалось должным образом. Что же это? У Елены Ивановны температура была нормальной, и только усталость от бессонной ночи наложила какие-то тени на ее лицо. Может быть, мы оба простудились, но почему только мы, те, кто работал с культурами? Все остальные члены отряда были здоровы.