Жан-Клод Болонь - История безбрачия и холостяков

Однако, как всякий добрый талмудист, бен Азай проповедовал необходимость брака и сурово осуждал безбрачие. «Кто прольет кровь человеческую, того кровь прольется рукою человека» (Быт. 9:6), сказано в Писании. Благочестивое собрание решает, какие деяния можно уподобить убийству, и бен Азай добавляет к списку «уклонение от продолжения рода», забыв, вероятно, о собственном безбрачии. Рабби Элеазар бен Азариа упрекает его: «Слова звучат истинно лишь в устах того, кто действует, бен Азай говорит хорошо, но речи его расходятся с делом». «Моя душа целиком принадлежит Торе, — возразил танна, — пусть другие позаботятся об этом мире». [18] Midrach Rabba , t. I, Genuse Rabba , chap. 34, § 14, trad. B. Maruani et A. Cohen-Arazi, Paris, Verdier, 1987, pp. 361–362. Перед нами безбрачие, принятое добровольно в мире, где оно все еще кажется возмутительным, но оправдывается безбрачие аргументами, уже ставшими традиционными.

Быть может дочери бен Акибы удалось бы в конце концов обрести нареченного. Но имя бен Азай встречается среди мучеников, умерщвленных при императоре Адриане в эпоху гонений на монотеистические религии. Танна умер, как и жил, холостяком.

«…Нехорошо быть человеку одному», — говорит Яхве-Элохим, сотворив Адама (Быт. 2:18). Этот завет пришел от Бога, причем одним из самых первых. Он определяет иудейское мышление. Человек проклят, если он одинок — знаменитое «горе одному» Екклесиаста (Еккл. 4:10), подхваченное всеми борцами с безбрачием. Однако это проклятие шире, оно распространяется и на тех, у кого нет ни рода, ни племени. Тому, у кого нет брата или сына, никто не поможет в работе или против врагов; того, кто один ложится в постель, никто не согреет; того, кто один и падает, никто не поднимет. У Иисуса, сына Сирахова, говорится о более материальных изъянах безбрачия: «Без замка´ имущество будет разграблено, без жены человек стенает и опускается» (Сир. 36:25). Брак — это норма. Назареи, посвятившие себя Богу, как Самсон, не отказываются от жен.

Екклесиаст (поздняя книга), перечисляя, в чем проявляется мирская суета, предостерегает человека от тоски одиночества, когда никто не поможет ему против врагов. Законодательные тексты более определенно настаивают на необходимости жениться. Так, например, законы левирата обязывают жениться на вдове умершего брата, если брат умер бездетным, «и первенец, которого она родит, останется с именем брата его умершего, чтобы имя его не изгладилось в Израиле» (Втор. 25:6). Таким образом, в Библии необходимость брака и продолжения рода диктуется необходимостью не дать исчезнуть имени умершего. Для женщин Израиля считается позором, если они не могут найти себе мужа, и пророк Исайя так грозит им: «И ухватятся семь женщин за одного мужчину в тот день, и скажут: свой хлеб будем есть и свою одежду будем носить, только пусть будем называться твоим именем. Сними с нас позор» (Ис. 4:1). В древнееврейском языке даже нет слова, обозначающего безбрачие, противное божественному порядку, как если бы не вступить в брак казалось немыслимым или, во всяком случае, невыговариваемым. [19] Legrand, 1964, p. 14, где цит. L. Köhler, Der hebräische Mensch , 1953, p. 76.

Талмуд углубляет библейское порицание безбрачия. Человек создан по образу Божию, общество представляет подобие Божие в целом, не жениться — это значит уменьшить всеобщее подобие Божие. [20] Ben ‘Azai, Talmud, Yebamoth , 62, 63, цит. по Bocquet, 1894, p. 56. Для рабби Элеазара не жениться — это отказаться от человеческой натуры, ибо она явлена Адамом и Евой вместе, а не одним только Адамом. Разве не сказано в Книге Бытия: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог» (Быт. 1:27–28)? Отсюда следует неопровержимый вывод: холостяк не может считаться человеком. Отказ от того, чтобы дать жизнь ребенку, может быть приравнен к убийству: «Жить в безбрачии так же худо, как совершить убийство». [21] Schuhl, 1878, nos. 823, 825, t. 1, p. 292.

Такая суровость понятна, если мы вспомним, что имеем дело с народом, пребывающим в рассеянии, для которого самое главное — выжить среди других народов, сохранив свою непохожесть на них. Отсюда и такие углубленные размышления по поводу сущности брака. Впрочем, абсолютной свободы в этой сфере нет ни у одного народа, все законодательные установления изобилуют запретами. В еврейском обществе, однако, безбрачие осуждается особенно яро. Даже отец семейства, оставшийся вдовцом, не может уклониться от женитьбы. «Всякий мужчина обязан жениться, чтобы иметь детей, разве что он уже имеет их», — говорит Мишна. Гемара добавляет: «Даже если у мужчины уже есть дети, ему нельзя оставаться без жены». [22] Rabbinowicz, 1880, t. 1, p. 87, Jebamoth.

Оправданием для безбрачия может быть лишь серьезный физический изъян: следуя Мишне, не могут жениться мужчины, имеющие рану на яичках, или те, у кого отрезан пенис выше венчика, так как они бесплодны. По закону Моисееву им не дано будет войти в общество Господне (Втор. 23:2). Но относительно тех, у кого осталась часть венчика, «хотя бы тонкая, как волос», Гемара добавляет длинное рассуждение о том, какие обстоятельства делают или не делают мужчину бесплодным. [23] Ibid ., p. 90, Jebamoth. Таким образом, обязательство иметь детей становится основным аргументом в порицании безбрачия как позора, а размышления законодателей направлены на то, чтобы свести к минимуму те случаи, когда брак невозможен.

Разумеется, между библейскими текстами, собранными в V веке до н. э., и Талмудом, появившимся в IV–V веках н. э., есть разница: происходит эволюция нравственных представлений, и она заметна в эллинизированных еврейских общинах Александрии. В больших средиземноморских метрополиях к I веку до н. э. складывается единая система нравственных ценностей, воспринятая с некоторыми изменениями разными народами, живущими бок о бок. Безбрачие более не осуждается, а плодовитость уже не воспринимается как высшая ценность.

Мы еще вернемся к этой новой системе нравственных представлений, ставшей колыбелью христианства. Сейчас же заметим, что и еврейские мыслители не стояли в стороне от общей тенденции. Почему же несколько веков спустя они вернулись к старой морали, причем сформулировали еще более строгие правила? Быть может, еврейские установления развивались бы в том же направлении, что и греческие и римские, если бы два века спустя еврейский народ не оказался в рассеянии и не встал перед необходимостью выживания и сохранения идентичности. Утверждать это, разумеется, нельзя. Но христианство, ставшее главенствующей религией, развивалось на той же почве (строгий монотеизм, единая священная книга), использовало тот же культурный багаж и смогло выработать новый, более гибкий взгляд на общество. Этот взгляд был подготовлен мыслителями предшествующей эпохи, среди которых существенное место занимают еврейские мыслители Александрии.