Алексей Ракитин - Все грехи мира. Книга 1

Хотя в истории отечественного правосудия Василий Котов остался как грабитель, мы имеем полное право считать, что сексуальная подоплёка в его криминальной активности существовала. Корыстный мотив мог лишь маскировать и дополнять сексуальные запросы убийцы.

Познышев в следующих выражениях описал круг интересов преступника: «Культ чувственных удовольствий был у него скрыт под видимой сдержанностью, да и круг этих удовольствий не отличался у него большим разнообразием. Он хотел, конечно, сытно и в довольстве пожить, и ради этого совершал свои кровавые преступления, но особой наклонности к широким кутежам с бахвальством и с угощением массы приятелей, с шумным пьяным разгулом в притоне у него не было. Он любил выпить и вкусно поесть, но любил делать это у себя дома и не как-нибудь «безобразно» пьянствовать. Он не любитель ходить по гостям, да и у себя гостей принимать не охотник. Он любил побыть дома, поскольку позволяли «дела». С удовольствием жил бы на одном месте, но «положение мое, – говорил он, – было перекидное». Поторговав днём на рынке награбленным добром, он любил вечером попить у себя дома чайку, пойти с Винокуровой в кинематограф и тому подобные сравнительно невинные развлечения.

Особенно любимых развлечений у него не было. Про себя он говорил, что он «не скучный, не мрачный, а так – средний». Этим он хотел сказать, что не склонен к тяжелым душевным переживаниям и к шумным удовольствиям и смеху, а к сдержанному, удовлетворению своих чувственных потребностей.

Состояние духа у него обыкновенно бывало ровное, спокойное, и на вопрос, как он вообще себя чувствовал прежде и теперь, он отвечал, что чувствовал и чувствует себя хорошо, лишь иногда он испытывал не то грусть, не то скуку, но это были мимолетные состояния, не омрачавшие надолго его существования.

Никаких тревожащих или кошмарных снов он, по его словам, никогда не видел. На мой вопрос о жалости к убитым и о раскаянии он просто ответил, что жалости не испытывал и не раскаивался; «ведь это было бы бесполезно», – добавил он.

За половыми наслаждениями он, по-видимому, особенно не гнался. Семейная жизнь его не удалась. Он давно оставил жену, на которой еще юношей женился в деревне, и потерял ее из виду; от жены у него была дочь. В дальнейшей жизни у него были лишь мимолетные связи с женщинами, продолжительных сожительств не было. Любить он ни одной не любил. Следы некоторого чувства у него можно было заметить лишь в отношении Винокуровой; какая-то привязанность, не сильная и не яркая, у него к ней была. Об этом говорят его некоторые заботы о ней и в прежней их жизни, и в заключении. Нежен с ней – и по его словам, и по её сообщению, – он не был, но и грубо не обращался. На вопрос, бил ли он её, он ответил: «нет, она и так подчинялась». И, по-видимому, эту покорность её он, прежде всего, в ней ценил. На вопрос, могла ли она не подчиняться, он сдержанно, но строго ответил: «должна подчиняться». И из тона этого ответа, и из общего впечатления, им производимого, ясно, что не подчиняться такому человеку Серафима не могла.

Котов, несомненно, человек сухой и не экспансивный: в нежных формах он своей некоторой привязанности к Винокуровой не проявлял, но по известным заботам о ней об этой привязанности заключить можно. (…) С ней он был сдержан, суров, но не дрался. Однако на один из моих вопросов, что бы он сделал, если бы Винокурова в каком-либо случае не подчинилась, стал ли бы её бить, он спокойно ответил: «могло случиться».

На протяжении практически всего периода активности банды – т.е. с конца 1917 года по сентябрь 1922 – Котов действовал в паре с Иваном Морозовым, убийцей, осужденным на 15 лет каторжных работ ещё до Февральской революции. События 1917 года подарили Морозову свободу, а случай свёл с Котовым. Интересно то, как подельники расстались. Произошло это 23 сентября 1922 г. – в тот день Котов застрелил Морозова.

Эта развязка представляется на первый взгляд неожиданной и заслуживает того, чтобы сказать о ней несколько слов. В тот день друзья-подельники просидели в засаде возле железнодорожной станции «Апрелевка», расположенной юго-западнее Москвы, рассчитывая ограбить какого-либо солидного гражданина. День, однако, не задался – престижные граждане со стороны железной дороги так и не появились. Многочасовое ожидание вызвало крайнее раздражение Котова, которое усугубилось болтливостью Морозова. На самом деле, Морозов, по-видимому, разговаривал как обычно, и гнев Котова оказался связан именно с отсутствием подходящей для ограбления жертвы, но на допросе Василий объяснил свою расправу именно несдержанностью дружка. Как бы там ни было, он вытащил револьвер, да и пресёк жизненный путь негодяя, во всём похожего на него самого.

Этот приступ гнева может показаться тем более странным, что Василий Котов и во время следствия, и во время судебно-психиатрической экспертизы показал себя человеком сдержанным, умеющим контролировать эмоции и прекрасно управляющем своей волевой сферой. И вдруг такое! Однако противоречие это кажущееся, его легко понять, если согласиться с тем, что Котов являлся садистом в крайней степени, таким, который получал высшее удовольствие от сознания власти над чужой жизнью. Это понятие намного шире традиционного представления о сексуальном садизме. Убивая других людей, Котов принимал на себя функцию Бога, и осознание собственной безграничной власти доставляло ему больше удовольствия, чем физиологическая разрядка в процессе полового акта. Именно по этой причине Котов и Морозов убивали людей на глазах родственников – делалось это для того, чтобы в последние минуты жизни жертвы вызвать наибольший страх. Подобное запугивание доставляло убийцам главное удовольствие от того, что они делали.

Можно сказать так: они принимали на себя роль палачей и упивались этим. Их нервная система откликалась на раздражители, связанные с чужим страхом, болью и умерщвлением, вбрасывая в кровь гормоны удовольствия. Понятно, что в 1920-х гг. никто не понимал этого нейрофизиологического механизма, да и сами гормоны были открыты лишь немногим ранее, поэтому такого объяснения никто дать не мог. Когда 23 сентября Котов не обнаружил подходящую жертву и не получил долгожданную порцию удовольствия, он нашёл выход неожиданный, но логичный – застрелил Морозова. И объяснил содеянное самому себе, подельникам и сотрудникам уголовного розыска вполне рациональным мотивом, дескать, болтлив стал дружок, водку начал пить…

То, насколько ужасно выглядела расправа Котова над связанными людьми, даёт представление история, рассказанная во время следствия Сергеем Гавриловым, участником нескольких нападений банды в 1921 – 1922 г. По своей уголовной специализации последний являлся карманником и привлекался Котовым лишь для помощи в переноске вещей. Гаврилов выступал в качестве грубой рабочей силы, надёжной и не задающей лишних вопросов, сам Сергей никого не бил, не убивал и даже не связывал. Его соучастие выражалось конкретно в том, что он входил в дома, когда поступала соответствующая команда, забирал уже увязанные для переноски тюки с имуществом жертв и относил их к телегам, стоявшим в некотором отдалении. При этом Гаврилов знал, что люди в тех домах, куда он заходит, будут убиты и даже видел изрубленные тела. В феврале 1922 г. Гаврилов принял участие в очередном нападении банды, имевшем место в Москве на Поклонной горе. Тогда была убита семья Морозовых числом 6 человек (жертвы – однофамильцы Ивана Морозова – с убийцей никак не связаны). Гаврилова позвали в дом, чтобы выносить вещи в ту минуту, когда убийство только началось. Сергей Гаврилов, увидев как Иван Морозов разрубает топором голову хозяину дома, закричал от страха и бросился под кровать. Подельники со смехом вытащили его за ноги и успокоили «ладно-ладно, чего ты испугался?»