Дмитрий Бовыкин - Король без королевства. Людовик XVIII и французские роялисты в 1794 - 1799 гг.

В истории хорошо известны крылатые фразы, которые остаются в памяти последующих поколений и со временем замещают собой суть эпох и явлений. Как правило, их приписывают видным историческим деятелям — государям и политикам, ученым и военачальникам, писателям и поэтам. И когда в присутствии далеких от науки людей упоминается эпоха Людовика XIV, им на ум сразу приходит: «Государство — это я!», при попытке вспомнить, чем же славен Галилей: «А все-таки она вертится!», а Мария-Антуанетта ассоциируется с одним-единственным высказыванием: «Нет хлеба — пусть едят пирожные!»

Гораздо реже случается обратное: крылатой фразой становится высказывание, автор которого известен лишь специалистам. Стоит вспомнить о Людовике XVIII, короле Франции и Наварры, как в памяти немедленно всплывает: «Бурбоны ничего не забыли и ничему не научились». Слова эти оказались столь запоминающимися и столь популярными, что их приписывали и Наполеону {1} 1 Thiers А. Histoire de l’Empire. P. 1867. Vol. 4. Р. 384. Видимо, потому что в воззвании от 1 марта 1815 г. «К генералам, офицерам и солдатам армии» было сказано: «Всего за несколько месяцев своего правления Бурбоны смогли убедить вас, что они ничего не забыли и ничему не научились». Впрочем, подписи Наполеона под этим воззванием не стоит. Archives parlementaires. 2è me série. Р, 1869. T. XIV. Р. 353. , и Александру I {2} 2 Бурбоны, якобы сказал он, «неисправившиеся и неисправимые, полны предрассудков Старого режима». См., например: Карташев Б., Муравьев В. Пестель. М., 1958. С. 64; Чулков Г. И. Императоры: психологические портреты. М., 1991. С. 122. Есть упоминание о том, что Александр произнёс эту фразу в салоне мадам де Сталь (Дурылина С. Г-жа де Сталь и ее русские отношения // Литературное наследство. Т. 33–34. М., 1939. С. 289). В том же издании приводится и окончание фразы: «Либеральные взгляды у одного герцога Орлеанского, на остальных надеяться нечего». Однако вновь без указания источника. Видимо, на русском эта фраза восходит к книге Н. К. Шильдера (Шильдер Н. К. Император Александр I, его жизнь и царствование. СПб., 1905. T. III. С. 231). На французском же ее цитируют как сказанную в разговоре как с мадам де Сталь (Gautier P. Madame de Staël et Napoléon. Р., 1903. Р. 360), так и с Лафайетом ([Loménie, L. de .] Galerie des contemporains illustres par un home de rien. Р., 1842. Vol. 5. Р. 115), но всякий раз без ссылки на источник. Отгадка оказалась проста: Лафайет в своих мемуарах пишет о том, что эта фраза была произнесена в разговоре между ним и русским императором, а происходил этот разговор в салоне мадам де Сталь (Lafayette, marquis de. Mémoires, correspondance et manuscrits du général La Fayette. Р; Leipzig, 1838. Vol. 5. Р. 311). , и Ш. М. де Талейрану {3} 3 В многочисленных «мемуарах» Талейрана она действительно встречается. См., например: Extraits des mémoires du prince de Talleyrand-Périgord: ancien évêque d’Autun. Р., 1839. Vol. 3. Р. 23. , и конституционному монархисту и эмигранту Ш. Л. Э. де Пана (Panat) {4} 4 В письме, отправленном им из Лондона известному швейцарскому публицисту Ж. Малле дю Пану, рассказывая об обстановке, царившей при дворе брата Людовика XVIII графа д’Артуа, де Пана с грустью отмечал: «Все неисправимы; никто не может ничего забыть и чему-либо научиться». Цит. по: Malouet P. V. Mémoires de M. Malouet publiés par son petit-fils le baron Malouet. Р, 1874. Vol. 2. Р. 458. , и генералу Ж.-Ш. Пишегрю {5} 5 Desmarest P.-M. Témoignages historiques ou quinze ans de haute police sous Napoléon. Р, 1833. Р. 112. . На самом деле в первый раз они встречаются в небольшой книге другого генерала, также весьма известного в те годы, — Ш.-Ф. Дюмурье. Это сочинение было опубликовано в Гамбурге в сентябре 1795 г.; фраза же относилась не к Бурбонам, не даже к самому королю, а касалась его окружения. «Самое большое несчастье Людовика XVIII, — писал Дюмурье, — заключается в том, что у него появился двор ещё до того, как появилось королевство. Придворные, которые его окружают, ничего не забыли и ничему не научились» {6} 6 «Les courtisans qui l’entourent n’ont rien oublier, et n’ont rien appris». Dumouriez Ch. F. Examen impartial d’un écrit intitulé Déclaration de Louis XVIII, Roi de France et de Navarre. 15 septembre 1795. Hambourg, 1795. Р. 40. .

Именно такой образ Людовика XVIII и кочует по страницам обобщающих работ: если этот король и возникает на исторической сцене, то исключительно как персонаж итальянской комедии dell'arte, нечто среднее между Панталоне и Капитаном, — воинственный самодовольный фанфарон, высказывающийся удивительно не к месту и полностью лишенный какого бы то ни было понимания происходящих событий. В то время как противостояние революционеров и роялистов первых лет Революции авторами обобщающих трудов обычно описывается довольно подробно, после свержения монархии в августе 1792 г. и казней Людовика XVI и Марии-Антуанетты, упоминания о деятельности роялистов в 1794–1799 гг. возникают на страницах таких работ лишь эпизодически — то в Вандее, то в Париже, то в Кобленце; при этом, как правило, не вполне ясно, есть ли у них какое-либо общее руководство и преследуют ли они единые цели. В книгах о Консульстве и Империи им также уделяется минимум внимания; сторонники монархии и Людовик XVIII становятся интересны историкам лишь после Реставрации, когда Бурбоны вновь оказываются у власти.

Более или менее подробно упоминают обычно лишь о двух ключевых моментах. Первый — это 1795 г., когда, после объявления о смерти Людовика XVII, его дядя Людовик-Станислас-Ксавье, граф Прованский, провозгласил себя Людовиком XVIII. Взойдя на трон, он опубликовал известную Веронскую декларацию, где изложил общие принципы, на которых должно будет основываться его правление. В том же году эмигранты попытались высадиться на полуострове Киберон, но были разбиты республиканскими войсками под командованием генерала Л. Гоша. 13 вандемьера IV года (5 октября 1795 г.) в Париже вспыхнуло восстание, которое долгое время считали роялистским. Второй раз роялисты выходят на авансцену весной 1797 г., когда противники Директории приобретают значительное влияние в Совете старейшин и Совете пятисот, а республиканцы во главе с Директорией в ответ совершают переворот 18 фрюктидора V года (4 сентября 1797 г.). О том, что делали участники роялистского движения в остальное время между 1794 и 1799 г. читателю большинства книг о Революции, как правило, остается лишь догадываться.

Занимаясь долгое время перипетиями политической борьбы в термидорианском Конвенте, я никак не мог отделаться от ощущения странного разрыва между историческими исследованиями и документами того времени, которые мне доводилось держать в руках. Депутаты Конвента обвиняли своих соратников в симпатиях к монархии, грозили смертной казнью любому, кто потребует восстановления королевской власти. Они были готовы на всё, лишь бы этого не произошло — даже нарушить только что принятую ими после долгих дебатов Конституцию III года Республики (1795). Письма с мест были наполнены сообщениями о роялистах, голосовавших за конституцию ради грядущей победы на выборах. Агенты полиции приходили в ужас от того, что прямо на парижских улицах порою раздавались выкрики: «Да здравствует король!», газеты сообщали о роялистских восстаниях в провинциях и призывали освободить из тюрьмы детей казнённого Людовика XVI.