Вадим Сидоров - Незавершенная революция

Северный Кавказ, особенно его восточная часть, остается окраиной России с высокой концентрацией и доминированием автохтонного населения. Российский имперский истеблишмент мучает их уже минимум два десятилетия, подавляя все поползновения активной части этого населения к самостоятельности и принуждая его оставаться в стране, большинство жителей которой весьма условно воспринимают кавказцев как своих соотечественников. Еще одним таким окраинным и этнически монолитным массивом является Тыва, присоединенная не только к СССР, но и зачем-то к «малой России» в 1944 году, и граничащая с куда более близкой ей Монголией. В отличие от Кавказа она, правда, не воспринимается в российском обществе как источник серьезных проблем, если, конечно, не считать таковой ее видного представителя в имперской группировке Сергея Шойгу. Но в долгосрочной перспективе не очень понятно, что может воспрепятствовать превращению в самостоятельное государство территории и народа, имеющих для этого все необходимое.

Сергей Шойгу (фото)

К северу от этих регионов уже идут территории либо сплошного русского доминирования, либо чересполосного проживания русских и местных коренных народов, либо нерусских анклавов в русском и смешанном окружении. Их отделение уже было бы достаточно болезненным как для русских, так и для самих этих народов, учитывая ответную реакцию, которую бы это вызвало. Но еще большей проблемой является то, что субъектностью на территориях своего проживания в путинской России не обладают не только нерусские народы, но и их русское население, что делает их всех своеобразными колониями.

В общем-то, уже Урал можно считать достаточно условной окраиной российской имперской метрополии, которая в силу истории ее освоения, географического положения и состава населения имеет тенденцию к отслаиванию от нее, проявившуюся в проекте Уральской Республики при губернаторе Эдуарде Росселе.

Сибирь и все что на восток от нее всегда было колонией в чистом виде и является ей до сих пор. Изначально в нее шли даже не из центральной России (Московии), а сперва новгородские ушкуйники, потом донские-яицкие казаки за тогдашним «золотом» и «нефтью» — пушниной. За ними тянулись великороссы-старообрядцы, бегущие в дикие земли от контроля и преследований «своего» государства. То есть, если сама исходная Великороссия в свое время была креольской зоной наложения друг на друга мигрирующих балто-славянских и местных фино-балтских пластов населения, то Сибирь уже была зоной вторичного колониального креольского синтеза, где друг на друга накладывались, в одних случаях перемешиваясь, а в других поколениями сосуществуя рядом, великороссы, казаки, местные коренные народы. Уже с конца XIX века в Сибирь и на Дальний Восток пошли ощутимые польские (в основном принудительные) и украинские миграции, а во время Гражданской войны в Уссурийском крае возникла даже украинская республика Зеленого Клина. Украинская и в меньшей степени белорусская миграция в восточные регионы России особенно усилилась в советские годы, так, что в некоторых местностях люди с украинскими фамилиями составляют не меньше трети — половины их населения, а с украинскими корнями чуть ли не большинство. В целом надо сказать, что доминирование славянского (восточноевропейского) массива населения затеняет этническую пестроту этого региона, где помимо остатков коренных народов живет немало не только украинцев и белорусов, но и поляков, немцев и других европейцев, тяготеющих к образованию креольского сплава между собой, от которого надо отделять случаи креолизации европейских пришельцев с представителями коренных народов.

Но этнодемография это только половина этой истории. Во времена Московии и Российской империи освоение этих пространств было подчинено классической колониальной логике добычи из них сырьевых ресурсов, что было адекватно эпохе колониальных открытий и колонизации Нового света. В советский период, инфраструктурной подводкой к которому служили последние десятилетия царской России, была предпринята попытка интеграции этих пространств в индустриальный комплекс, подчиненный глобальной идеократии. Как это делалось, известно. Собственно, ссыльных и каторжных в Сибирь отправляли уже в царской России, обозначив тренд на криминализацию этого пространства по аналогии с Австралией эпохи британского владычества. В советский период, а именно при Сталине с его Гулагом и практикой массовых депортаций, эта политика достигла уже промышленных масштабов. Позже людей зазывали в эти регионы «длинным рублем», однако, с крушением советского хозяйственного комплекса, инфраструктура многих секторов и территорий просто обвалилась.

Нынешняя российская власть не имеет никаких реальных планов развития Сибири и Дальнего Востока, которое могло стать основой стратегии превращения России из метрополии осыпавшейся с крахом СССР империи в самодостаточное национальное государство (проект Цымбурского). Но если у ельцинского истеблишмента просто не было никакой стратегии развития страны, то путинский осознанно выбрал химеру имперского реванша, в жертву которому было принесено именно освоение ключевого для строительства русского национального государства (с рядом инонациональных анклавов и автономий) пространства. В нее, конечно, должна была быть перенесена его столица, из которой бы открывался принципиально иной взгляд на истинные потребности и место этого государства в мире. Вместо этого данные территории оказались в положении деградирующих колоний, из которых ресурсы выкачиваются теперь уже не только компаниями, 90 % капитала которых концентрируется в Москве, но и китайскими колонизаторами, которым режим отдал на выедание этот регион.

Московия и Российская империя существовали в своеобразном симбиозе с великорусским крестьянством, обеспечивая ему размножение в рамках своеобразного «социального контракта» — в обмен на закрепощение и его использование в качестве имперского сырья. Советский Союз угробил ресурс русского крестьянства, однако, предложил выходцам из него причастность к мессианской сверхидее и социальные лифты в рамках экстенсивной урбанизации и индустриализации.

В постсоветской России ниша развития сжалась до дюжины мегаполисов, а «глубинка» осталась за бортом. В принципе, это соответствует глобальной тенденции концентрации человеческого капитала в агломерациях и прибрежной полосе. Однако во-первых, из нее есть исключения — такие «развивающиеся страны» как Китай и Индия, берущие именно массой. Справедливости ради, надо признать, что эта возможность Россией была упущена не при Путине, а когда вместо эсеров, делавших ставку на многочисленное крестьянство, в ней победили большевики, перемоловшие его ресурс в экстенсивной индустриализации, репрессиях и войнах. Вместе с тем, в тучное первое десятилетие своего правления на притоке нефтедолларов в экономику у путинского истеблишмента еще была возможность развивать страну по подобию, если не Китая и Индии, то хотя бы Турции и Польши. Для этого нужно было массировано инвестировать в реиндустриализацию, развитие инфраструктуры, репатриацию соотечественников из постсоветских стран с их обустройством в глубинке, всерьез поддерживать семью и рождаемость. Это и есть доктрина, которую Цымбурский называл «островом Россия» — смесь экономического национализма Трампаи Эрдогана.