Норберт Элиас - О процессе цивилизации

Это еще не означает, что на указанной фазе развития становится возможным достичь стабильности власти и действия единого аппарата управления на всей территории. Взаимозависимость земель еще не столь велика, а обращение денег еще не столь развито, чтобы даже самые крупные и богатые феодалы могли в денежной форме (целиком или хотя бы отчасти) оплачивать работу чиновников. А только это позволило бы установить строго централизованную власть. Чтобы герцоги, короли, графы смогли добиться признания своей социальной силы хотя бы на собственной территории, им потребовалось вести долгую борьбу. Как бы она ни заканчивалась, в любом случае за вассалами — мелкими и средними рыцарями — сохранялось право на их поместья, где они по-прежнему оставались маленькими королями. Но если дворы крупных феодалов разрастались, их палаты и подвалы наполнялись всевозможными товарами, то большинство мелких рыцарей вынуждены были сами себя обеспечивать и зачастую влачили весьма жалкое существование. Они получали от крестьян то, что можно было от них получить; они могли прокормить пару слуг и многочисленных сыновей и дочерей; они постоянно враждовали друг с другом, а единственным способом добыть что-нибудь сверх продуктов с собственных полей было опустошение чужих земель или ограбление аббатств и монастырей. Когда интенсифицировалось денежное обращение и, соответственно, возрос спрос на деньги, к этому добавились налеты на города, нападения на торговые караваны, захват пленников с целью получения выкупа. Насилие — война, разбой, грабеж — вот обычная, и иногда и единственная, форма дохода рыцарей, живущих в условиях натурального хозяйства; чем беднее они были, тем больше зависели от участия в разбое.

Постепенно коммерциализация хозяйства и рост денежного обращения привели к тому, что немногие крупные феодалы оказались в значительно лучшем положении по сравнению с массой мелких рыцарей. Однако превосходство королей, герцогов, графов было еще далеко не столь значительным, как в более поздние времена абсолютизма.

Как уже говорилось ранее, подобные смещения равновесия часто встречаются в истории. Наблюдателю XX в. легче всего проследить подобную трансформацию на примере усилившейся дифференциации между крупной и мелкой буржуазией. Здесь также вслед за фазой свободной конкуренции с относительно большими шансами на подъем по социальной лестнице и обогащение (в том числе существовавшими и для мелких и средних собственников) равновесие постепенно смещается в пользу экономически сильных групп, практически лишая всяких шансов экономически более слабых. Владельцам мелкой и средней собственности все труднее накопить значительное состояние — исключением может выступать деятельность в немногочисленных новых отраслях. Растет прямая или косвенная зависимость мелких и средних собственников от крупных буржуа, причем сужение поля возможностей для первых означает почти автоматическое его расширение для вторых.

Процессы в западнофранкском рыцарском обществе конца XI–XII в. протекали аналогично. В аграрном секторе с преобладанием натурального хозяйства возможности экспансии были практически исчерпаны. Разделение труда находилось на первых стадиях развития, торговый сектор общества только начинал расти. Большинство помещиков-рыцарей почти ничего не получили от этого роста, его результатами воспользовались немногие крупные феодалы. В самом обществе феодалов началась дифференциация, повлекшая за собой изменение уклада и стиля жизни.

В своем превосходном исследовании, посвященном временам Филиппа Августа, Люшер пишет: «Феодальное общество в целом, за исключением его элиты, вряд ли изменило своим обычаям и нравам IX в. Почти повсюду владелец замка оставался жестоким воякой-разбойником; он воевал, сражался на турнирах, проводил мирное время за охотой, разорялся из-за своей расточительности, угнетал крестьян, теснил соседей и грабил церковные владения» [55].

Слои, связанные с растущим разделением труда и денежным обращением, пришли в движение; остальные упорно сопротивлялись ходу событий, в кои они вовлекались. Конечно, ни об одном социальном слое нельзя сказать, что он оставался «вне истории». Однако вполне можно констатировать, что жизненный уклад помещиков-рыцарей менялся чрезвычайно медленно. Они не принимали непосредственного и активного участия в том ускорившемся социальном движении, которое было порождено усилением обмена и растущим денежным обращением. Когда они стали ощущать на себе неблагоприятное воздействие этого движения, их реакция почти всегда приобретала невыгодную для них самих форму. Мелкие землевладельцы просто мешали переменам, смысла которых по большей части не понимали ни они сами, ни их крестьяне; чаще всего эти перемены рождали в них лишь ненависть. Когда их начинали теснить с земли слои, принимавшие участие в происходившем движении, они отвечали насилием. Мелкие феодалы кормились со своих земель, довольствуясь тем, что давали собственный хлев и труд крепостных. В этом отношении ничто не изменилось. Когда произведенных в их владениях продуктов недоставало (либо они желали большего), помещики прибегали к насилию, к разбою и грабежу. Таким было их простое и незамысловатое независимое существование — как рыцари, так и крестьяне долгое время оставались людьми, всецело привязанными к земле. Налоги, торговля, деньги, рост и падение рыночных цен — все это было чуждыми, а то и враждебными им явлениями из иного мира.

Сектор натурального хозяйства, на который и в Средневековье, и много позже приходилась подавляющая часть экономики общества, конечно, уже в те ранние времена был затронут социально-историческим движением. Но в сравнении с переменами, происходившими в других секторах, и вопреки всем потрясениям темпы существенных изменений здесь были крайне низки. И хотя этот сектор не пребывал «вне истории», он служил ареалом, где для огромного числа людей воспроизводились одни и те же жизненные условия и на протяжении Средневековья, и позже, в Новое время, когда это число, оставаясь весьма значительным, все же постепенно уменьшалось. Все произведенное в рамках одной хозяйственной единицы потреблялось на месте; взаимосвязь с другими районами и секторами общества стала ощутимой лишь позже, причем эта связь не была прямой. Процессы разделения труда и изменения техники шли здесь гораздо медленнее, чем в динамичном коммерциализованном секторе.

С большим запозданием проявились и те силы принуждения, те способы регуляции и сдерживания влечений, что стали формировать человеческую психику в мире, где господствуют деньги, в обществе с растущей функциональной дифференциацией, с увеличивающимся числом явных и неявных зависимостей. Влечения и поведение здесь труднее и медленнее покорялись цивилизации.