Норберт Элиас - О процессе цивилизации

Борьба между дворянством, церковью и князьями за власть и доходы идет на протяжении всего Средневековья. В течение XII–XIII вв. появляется еще одна группа, новый участник этой борьбы — привилегированная часть городских жителей, «буржуа». Общий ход этой не прекращающейся борьбы и распределение власти между ее участниками очень различаются от страны к стране. Но с точки зрения структурных изменений, к которым она привела, исход данной борьбы был почти повсюду одинаковым: во всех крупных континентальных странах (на какое-то время и в Англии) власть в конечном счете оказалась сконцентрирована в руках князей и их представителей — причем власть эта распространялась на все сословия. Автаркия множества политико-экономических единиц, участие в управлении страной разных сословий шаг за шагом уходят в прошлое, и на короткое или долгое время устанавливается и укрепляется диктаторская, или «абсолютная», власть одного лица, стоящего на вершине социальной и политической иерархии. Во Франции, в Англии и в принадлежащих Габсбургам землях это — власть короля; в немецких и итальянских землях — территориальных государей.

У нас есть более чем достаточно свидетельств того, как французские короли — от Филиппа Августа до Франциска I и Генриха IV — увеличивали свою власть, как в Бранденбурге курфюрст Фридрих Вильгельм теснил сословные представительства земель, как Медичи во Флоренции отодвигали на задний план патрициев и городской совет, а Тюдоры в Англии — дворянство и парламент. Повсюду мы видим отдельных деятелей с их слабыми и сильными сторонами. Такой подход, несомненно, можно считать в определенной степени плодотворным, и в таком измерении история неизбежно выступает как мозаика отдельных действий неких индивидов.

Однако речь нужно вести все же не о случайности практически одновременного появления целого ряда крупных исторических личностей и не о случайных победах отдельных государей и князей над отдельными сословиями, достигнутых во многих странах примерно в одно и то же время. Принято говорить о веке абсолютизма, и не без оснований. В изменении формы господства находит свое выражение структурное изменение западного общества в целом. Не только отдельные короли обрели власть, но сам социальный институт королевской или княжеской власти обрел больший вес в процессе постепенного преобразования всего общества. Этот прирост власти дал ее носителям или их представителям и слугам определенные шансы.

С одной стороны, можно спросить, как протекал этот процесс с точки зрения «абсолютизма», как тот или иной деятель добивался господства, как он или его наследники приумножали или теряли захваченную власть.

С другой стороны, можно поднять вопрос об общественных изменениях, послуживших причиной того, что средневековый институт королевской или княжеской власти в определенные столетия принял именно такой характер, что обусловило увеличение его власти, обозначаемое словами «абсолютизм» или «неограниченная монархия». Какое строение общества, какое развитие человеческих отношений сделали все это возможным на более или менее долгое время?

Ответ на оба эти вопроса предполагает работу с примерно одним и тем же материалом. Но лишь второй из них выводит нас на тот уровень исторической действительности, на котором разыгрывается процесс цивилизации.

Нельзя считать случайным совпадением, простой временной рядоположенностью то, что в века, когда королевские и княжеские функции приобретали свой абсолютистский облик, все более ощутимыми становились и рассмотренные выше обуздание и сдерживание аффектов, — т. е. все ярче проявлялись плоды процесса «цивилизации» человеческого поведения. В подобранных нами цитатах, приводившихся в первом томе в качестве свидетельств этой трансформации поведения, уже встречались тексты, показывающие, насколько тесно это изменение было связано с формированием иерархической структуры, на вершине которой стоял государь с окружающим его двором.

Начиная примерно с того времени, что мы называем «Возрождением», в ходе движения, постепенно — возникнув где раньше, где позже, и порою идя на спад, — захватившего всю Европу, двор, место пребывания государя, приобрел новый облик и получил новое значение в западном обществе.

В процессе трансформации того времени королевские дворы все больше становятся теми центрами, где вырабатывается новый стиль Запада. Во время предшествовавшей фазы развития они разделяли эту функцию — в зависимости от соотношения сил — то с церковью, то с городами, то с раскиданными по всей стране дворами крупных вассалов и рыцарей. Иногда эта функция вообще переходила к другим центрам. Да и позже в немецких землях (особенно в протестантских) двор делил эту функцию с университетом, как местом формирования княжеских чиновников. Но в романских странах, во всех католических землях (как можно предположить, учитывая, что это предположение требует проверки) таким центром становится двор. Придворное общество получает роль контрольной инстанции, задающей модель человеческого поведения, далеко превосходя в этой своей функции и университет, и все прочие социальные формации этой эпохи. Эта роль еще далеко не однозначна во времена флорентийского раннего Возрождения, обычно связываемого с такими именами, как Мазаччо, Гиберти, Брунеллески и Донателло; она куда заметнее в эпоху так называемого итальянского Высокого Возрождения; и наконец, совершенно очевидна в эпохи барокко и рококо, в полной мере проявляясь во времена Людовика XV и Людовика XVI и даже усиливаясь в переходный период, уже окрашенный чертами индустриально-буржуазной эпохи, — ампир, как и его предшественники, является чисто придворным стилем.

При дворе формируется своеобразное общество, некая форма интеграции людей, для которой в немецком языке нет специального слова, точно передающего ее смысл; видимо, потому, что в Германии почти никогда, вплоть до конца Веймарской республики, как переходной формы, придворное общество не было сконцентрировано вокруг единого центра. Немецкий термин «gute Gesellschaft», или просто «Gesellschaft», употребляемый в смысле французского «monde», в отличие от аналогичных французских и английских понятий не обладал четко определенным значением, как не было четко очерченных характеристик и у стоявшего за ним общественного образования. В отличие от немцев, французы ясно говорят о «société polie»; в том же смысле употребляются французское «bonne compagnie» или «gens de Cour», английское «society».