Норберт Элиас - О процессе цивилизации

Служившее эталоном придворное общество сложилось, как известно, во Франции. Из Парижа по всему западному миру распространялись одинаковые для всех формы общения, манеры, вкусы. На одном и том же языке долгое время говорили все дворы Европы. Это происходило не только потому, что Франция была самой могущественной страной того времени. Распространение образцов поведения в такой форме было возможно лишь потому, что оно повсюду сопровождалось сходной трансформацией европейского общества, в результате которой возникали аналогичные социальные формации, типы общества и формы общения. Абсолютистско-придворная аристократия других стран перенимала у наиболее богатой, могущественной и более других централизованной страны того времени то, что отвечало ее собственным запросам: утонченные нравы и язык как средство фиксации отличия высшего слоя от всех прочих слоев. Во Франции представители придворной аристократии находили в уже сформированном виде то, что — в силу сходного социального положения — отвечало их собственным идеалам: образцы поведения людей, умеющих себя подать и владеющих такими оттенками форм обращения, приветствия, таким выбором словесных выражений, которые точно помечали отношения к ниже- и вышестоящим, т. е. людей, воплощавших в себе «distinction» и «цивильность». Различные государи в перенятом французском этикете и парижском церемониале нашли инструмент для выражения своего достоинства, орудие для того, чтобы сделать зримой общественную иерархию, показать всем прочим, в том числе и самому придворному дворянству, степень зависимости от верховного правителя.

Здесь также не достаточно изучения отдельных, рассматриваемых изолированно друг от друга феноменов, встречающихся в различных странах. Новый подход и новое понимание становятся возможными тогда, когда мы во множестве отдельных дворов стран Запада будем видеть единый орган европейского общества с относительно единой системой нравов и обычаев. Нельзя ограничиться тезисом, что на исходе Средних веков то здесь, то там постепенно начинает формироваться придворное общество; это — возникновение охватывающей весь Запад придворной аристократии с центром в Париже. Данный центр имеет филиалы во всех прочих дворах, а также «отростки» в иных кругах, притязающих на принадлежность к «свету», «обществу», — т. е. прежде всего в верхушке буржуазии, а отчасти и в более широких ее слоях.

Люди, принадлежавшие к этому обществу (взятому во всех его многочисленных ответвлениях), по всей Европе говорили на одном языке — сначала по-итальянски, затем по-французски. При всех различиях в нюансах, определяемых их положением, они читали одни и те же книги, у них были одни и те же вкусы, те же самые манеры и один стиль жизни. Несмотря на все политические расхождения и все войны, которые они вели друг с другом, раньше или позже они единодушно устремлялись в свой центр, в Париж. Социальная коммуникация между дворами, т. е. в пределах придворно-аристократического общества, долгое время оставалась значительно более тесной, чем коммуникация и контакты между придворным обществом и иными слоями в пределах одной страны; это находило свое выражение в общем для всех дворов языке. Лишь с середины XVIII в. — в одних странах раньше, в других позже — вместе с подъемом средних слоев и постепенным смещением социального и политического центра от дворов к различным национальным буржуазным обществам контакты между придворно-аристократическими обществами разных наций начинают ослабевать, хотя и тогда не исчезают бесследно. Французский не без ожесточенной борьбы уступает место национальным языкам, т. е. языкам буржуазии, причем этот процесс затрагивает и высший свет. Само придворное общество все более дифференцируется, уподобляется обществам буржуа, в особенности после того, как в результате французской революции аристократическое общество окончательно лишается своей роли центра. Национальная форма интеграции начинает доминировать над сословной.

Когда мы пытаемся определить общественные традиции, задавшие общую тональность и определявшие глубинное единство различных национальных традиций Запада, то следует обращать внимание не только на христианскую церковь и общее для всех них римско-латинское наследие. Перед нами должна предстать картина последней донациональной общественной формации, возникшей в тени уже начавшейся национальной дифференциации западного общества. Здесь были созданы модели мирного общения, которые вместе с трансформацией европейского общества, начиная с конца Средневековья, постепенно распространились на все слои. Здесь грубые привычки, дикие и необузданные нравы средневекового общества с его воинственным (вследствие полной опасностей жизни) высшим слоем стали «смягчаться», «шлифоваться» и «цивилизоваться». Давление придворной жизни, конкуренция за благосклонность князя или иных «великих мира сего», а затем необходимость отличать себя от других при помощи сравнительно мирных средств и, конечно, интриги и дипломатия, как орудия борьбы за жизненные шансы — все это принуждало сдерживать аффекты, стимулировало «самодисциплинирование», «self-control». Это привело к своеобразной придворной рациональности. Оппозиционная буржуазия XVIII в. — особенно в Германии, но также и в Англии — видела в придворном прежде всего рассудочного человека.

Именно здесь, в этом донациональном придворно-аристократическом обществе была сформирована или начала оформляться часть тех требований и запретов, которые доныне ощущаются как нечто общее для всего западного мира. Они привели к тому, что все западные народы, несмотря на все различия, оказались наделенными общими чертами — признаками особой цивилизации.

В первом томе на многочисленных примерах было показано, что постепенное формирование абсолютистско-придворного общества вело к трансформации влечений и поведения высшего слоя в сторону «цивилизации». Иногда мы уже наблюдали, что это усиливающееся обуздание и регулирование влечений происходило параллельно с усилением социальных связей, с ростом зависимости дворянства от государя, находящегося в центре, от королей и князей.

Как возникают эти связи и эта зависимость? Почему на место верхнего слоя относительно независимых воинов или рыцарей приходит слой придворных, в той или иной степени прекративших враждовать друг с другом? Почему шаг за шагом отступают на задний план сословные формации, имевшие право на участие в государственных делах, но на протяжении Средних веков и в начале Нового времени все более отстраняемые от этого участия? Почему раньше или позже во всех странах Европы на вершине остается одно лицо с диктаторскими полномочиями, с «абсолютной» властью, с принудительным придворным этикетом, которое из единого центра принуждает к миру друг с другом большие и малые уделы страны? Социогенез абсолютизма действительно занимает ключевое положение в целостном процессе цивилизации. Становление форм цивилизованного поведения и соответствующая перестройка сознания и аффектов остаются непонятными без рассмотрения процесса образования государств. Именно по этому процессу мы можем проследить прогрессирующую централизацию общества, поначалу нашедшую свое самое яркое выражение в абсолютистской форме господства.