Норберт Элиас - О процессе цивилизации

Серьезные исторические изменения строго закономерны. Сегодня мы часто встречаемся с мнением, будто отдельные социальные образования случайно следуют друг за другом в истории, словно образы одного облака в голове Пер Гюнта: то ему видится лошадь, то медведь. Так и общество оказывается то романским, то готическим, то барочным.

Мы в настоящем исследовании наметили несколько линий исторического развития, которые вели к формированию общества как «феодальной системы» и тех отношений, что нашли свое выражение в миннезанге. Мы говорили об ускорившемся росте населения в период, последовавший за великим переселением народов, о взаимовлиянии этого процесса и укреплявшихся отношений собственности, об образовании избыточного числа представителей дворянского сословия, равно как и представителей слоя несвободных и полусвободных людей, о необходимости для безземельных искать службу у более могущественных господ.

В связи с этим мы упоминали также о постепенном формировании промежуточных инстанций на пути от производства товаров к их потреблению, о росте спроса на единые средства платежа, о смещении равновесия в феодальном обществе, обеспечившим преимущество сравнительно небольшого числа крупных рыцарей перед подавляющим большинством феодалов. Речь шла о формировании дворов крупных феодалов, об их превращении в удельные центры, где феодально-рыцарские черты образа жизни уже сочетались с придворными, а также о том, что в обществе в целом черты натурального хозяйства сочетались с денежными отношениями.

Одной из таких линий развития является также рост потребности крупных феодалов, находившихся друг с другом в отношениях военной или бескровной конкурентной борьбы, в утверждении своего престижа, в репрезентации своего могущества. Эти властители стремились продемонстрировать свое отличие от мелких рыцарей, вследствие чего более или менее прочным институтом стало присутствие при дворе поэтов и певцов, прославлявших господина и госпожу, выражавших политические интересы и позиции господина, находивших слова для восхваления вкуса и красоты хозяйки дома.

К этому добавляется — пусть только в тончайшем высшем слое рыцарского общества — возникновение первой формы эмансипации, увеличение степени свободы женщин. Конечно, эта свобода была крайне незначительной в сравнении с той, что утвердилась при больших дворах эпохи абсолютизма. Но уже здесь мы находим постоянные контакты между дамой — женщиной, занимающей высокую социальную позицию, — и трубадуром, нижестоящим и зависимым мужчиной, независимо от того, был он рыцарем или нет. Недоступность или труднодоступность желанной женщины, принудительное сдерживание влечений у социально зависимого мужчины, обязательные для него регулирование и сублимация влечений ведут к тому, что трудноосуществимые желания начинают обретать выражение в сновидческом языке поэзии. Красота одних стихов и пустая условность других, величие одних миннезингеров и ничтожность других — все это в данном случае второстепенно. Мы говорим о миннезанге исключительно как о социальном институте, в рамках которого возникает пространство для развития индивида. И этот институт непосредственно формируется в ходе взаимовлияния социальных процессов.

Именно в ситуации большого рыцарского двора происходят формирование прочно установленных конвенций общения, определенное обуздание аффектов и регулирование манер. Этому стандарту манер, этим конвенциям, этой изысканности поведения сами люди того времени дали имя «куртуазности». Если соединить сказанное ранее о куртуазном поведении с тем, что здесь говорилось о феодальном дворе, то мы получим общую картину, способствующую пониманию и того, и другого.

Предписания куртуазного общества выше были представлены в виде рядов примеров, призванных проиллюстрировать ход процесса цивилизации в сфере поведения. Социогенез крупных рыцарских дворов является одновременно социогенезом куртуазного поведения. Как форма поведения, «куртуазность» формировалась прежде всего у социально зависимых лиц, вращающихся в кругу этого рыцарско-придворного высшего слоя [81]. Конечно, куртуазный стандарт поведения никоим образом не был «начальным этапом». Он не может служить примером такого поведения, при котором аффекты вообще не зависят от отношений между людьми, ничем не связаны и «естественны». Такого состояния абсолютного отсутствия сдерживания влечений, или «начального этапа», вообще не существует. Относительно небольшое сдерживание влечений в куртуазном высшем слое (меньшее по сравнению с тем, что было характерно для верхушки мирян западного мира в более поздние времена) в точности соответствовало форме интеграции, существующей в обществе, уровню и способу взаимозависимости между людьми.

По сравнению с той фазой, когда формируется более жесткий аппарат власти абсолютной монархии, разделение труда было незначительным; торговые связи были также менее развиты, меньшим было и число людей, находивших себе пропитание в каждом отдельно взятом месте. Зависимость индивида всегда формируется социальной сетью его зависимостей от других людей, а здесь эта сеть была не столь плотной, как в обществах с более развитым разделением труда, где человеку приходится жить в тесном взаимодействии с другими людьми и подчиняться строго установленному порядку. Поэтому регулирование и сдерживание влечений здесь также были менее обязательными и строгими, нельзя было бы утверждать, что такое поведение было в равной мере присуще всем слоям данного общества. Но при дворах крупных феодалов сдерживание влечений происходило уже в значительно большей мере, чем в мелких поместьях и в рыцарском обществе в целом, где взаимозависимость людей была небольшой и менее дифференцированной, сеть отношений — незначительной, а функциональная зависимость людей друг от друга проявлялась преимущественно во время войны. В сравнении с поведением и аффектами, обычными для данного общества, «куртуазность» уже представляла собой нечто более утонченное и выступала как отличительный признак поведения высших слоев. Предписания, почти без изменений переходившие из одних средневековых книг о хороших манерах в другие («не делай того или этого»), непосредственно свидетельствуют о формах поведения большей части рыцарства, которые начиная с IX–X вв. и приблизительно до XVI в. менялись так же медленно, как и порождающие их условия жизни воинов-землевладельцев.

При современном уровне знаний мы не располагаем терминологией, подходящей для адекватной передачи всей совокупности данных процессов. Приходится пользоваться неточными и приблизительными описаниями, вроде того, что ограничения, накладываемые на поведение людей и их влечения, стали «больше», интеграция — «теснее», взаимозависимость — «сильнее». Точно так же нам не удается приблизиться к социально-исторической реальности, когда мы говорим о «натуральном хозяйстве» и «денежном хозяйстве», либо, следуя данной понятийной форме, заявляем о том, что «сектор денежных отношений вырос». Насколько он «вырос», какими были этапы этого роста? Как могут ограничения стать «больше», интеграция «теснее», взаимозависимость «сильнее»? Наши понятия недостаточно дифференцированы, они слишком часто привязаны к описаниям матермальных субстанций. Ведь речь здесь идет не только об изменении степени, о «больше» или «меньше». Любое употребление слова «сильнее» по отношению к ограничениям и зависимостям означает, что взаимозависимости между людьми становятся иными, качественно другими; это подразумевается и в том случае, когда мы говорим о различиях в социальной структуре. В динамической сети зависимостей, в которую включен человек, изменяются и получают иной вид влечения и способы поведения людей. Это подразумевается в тех случаях, когда речь идет о различиях в душевном строении или в стандарте поведения. Мы можем сопоставлять различные фазы развития общества и употреблять сравнительные формы потому, что качественные изменения — при всех своих отклонениях, случающихся на протяжении значительных отрезков времени, — идут в одном и том же направлении, т. е. что мы имеем дело с однонаправленными процессами, а не со случайными переменами. Это вовсе не означает, что данные процессы представляют собой развитие к лучшему, «прогресс», либо движение к худшему, «регресс». Но в то же время было бы неправильным считать, что мы имеем дело только с количественными изменениями. Здесь речь идет о нередко встречающихся в истории структурных изменениях, которые проще рассматривать с количественной стороны. Но это «проще» означает также и «более поверхностно».