Александр Янов - Где место России в истории? [Загадка Дональда Тредголда]

Биржевая терминология, примененная к анализу абсолютистской государственности, только кажется комичной. На самом деле она анатомирует авторитаризм с предельной точностью. У нашего янки не больше здравого смысла, чем у "994 оставшихся в дураках". Просто это ИНОЙ здравый смысл, взращенный другой политической культурой. Той, что герой Марка Твэна унаследовал от своих пуританских предков, записавших в конституции штата Коннектикут, что "вся политическая власть принадлежит народу, и народ имеет неоспоримое и неотъемлемое право во всякое время изменять форму правления, как найдет нужным".(9)

Отдадим должное справедливому негодованию янки, но обратим также внимание на интересную деталь, которую никто, кажется, еще не заметил. Допустим на минуту, что попал наш янки не в страну короля Артура, но в империю Птолемеев или в резиденцию внука Чингисхана, китайского императора Хубилая. Возмущался бы он ведь там вовсе не тем, что скажет несменяемая шестерка в ответ на предложение изменить образ правления. Потрясло бы его другое. А именно, что никакой даже несменяемой «шестерки» там не было. И карты сдавал лишь ОДИН ЧЕЛОВЕК. И сама биржевая терминология там спасовала бы.

ИСТОРИЧЕСКАЯ ФУНКЦИЯ АБСОЛЮТИЗМА

Конечно, мысль о том, чтоб перетасовать карты и сдать их снова, несовместима и с политической культурой абсолютизма. Но что же еще, кроме него, могло создать ее предпосылки? Неотчуждаемая собственность (по Бодену) означала независимые от государства источники существования. "Принцип чести", как объяснил нам Монтескье, заменил в нем деспотический "принцип страха". Понятие "политической смерти" освободило элиты страны от «ничтожества и отчаяния», говоря словами Крижанича.

И что ничуть не менее важно, независимая политическая мысль перестала быть государственным преступлением. Короче, культурная традиция впитывала в себя латентные ограничения власти столетиями, покуда идея, что "народ имеет неотъемлемое право изменить форму правления во всякое время, как найдёт нужным" не стала нормой массового сознания. Так в исторической реальности выглядел гегелевский "прогресс в осознании свободы".

Конституция штата Коннектикут означала, что латентные ограничения власти окончательно превратились в открытый, закрепленный в праве и гарантированный законом контроль общества над государством. Произошла величайшая в истории революция. И вовсе не в том только было здесь дело, что очередная "мир-экономика" Валлерстайна по неизвестной причине выскользнула на этот раз из смертельных объятий "мир-империй" и восторжествовала над ним. Несопоставимо важнее, что в ходе этой великой революции государь превратился из хозяина народа в нанятого им на определенный срок служащего.

Наверное, именно в этом - в наращивании латентных ограничений власти и в превращении их в культурную традицию - и состоит политический прогресс в гегелевском понимании. И если читатель со мною согласен, то политическая модернизация предстанет перед ним как история рождения и созревания латентных ограничений власти и их превращения в юридические, конституционные. С этой точки зрения, абсолютизм был политической школой человечества. Его функция в истории состояла в том, чтоб создать предпосылки политической цивилизации.

Глава восьмая. Самодержавная государственность

Даже если бы это детальное сопоставление двух форм неограниченной монархии – азиатской и европейской – не дало нам ничего, кроме уверенности, что язык, на котором спорили на наших глазах советские и западные историки, был до неприличия неадекватен задаче, игра, я думаю, стоила свеч. Мы увидели поистине драматическое различие между двумя совершенно неотличимыми друг от друга в юридическом смысле формами государственности. Различие, доходившее до того, что одна из них положила начало "осознанию свободы", а в другой сама мысль о свободе не могла прийти людям в голову. Cоответственно одна ОКАЗАЛАСЬ СПОСОБНА К ПОЛИТИЧЕСКОЙ МОДЕРНИЗАЦИИ, а другая, как мы уже говорили, способна лишь к распаду.

Ну, мыслимо ли, право, после нашего сопоставления утверждать, как А.Я. Аврех, что русский деспотизм эволюционировал со временем в абсолютизм? Или как С.М. Троицкий, что абсолютизм в России постепенно развился в деспотизм? Возможно ли теперь говорить всерьез, как говорил А.Н.Сахаров, о "восточной деспотии" Елизаветы Английской на том лишь основании, что "камеры Тауэра не уступали по крепости казематам Шлиссельбурга"? Возможно ли рассуждать, как Пайпс, что «на протяжении трех столетий, отделяющих царствование ИванаIII от царствования ЕкатериныII,русский эквивалент аристократической элиты владел землей лишь по милости государства» и одновременно о том, что в те же самые столетия «государство и общество были вовлечены в непрерывный конфликт, в котором первое пыталось навязать обществу свою волю, а последнее предпринимало отчаянные попытки этого избежать»?Несуразность таких рассуждений должна теперь стать очевидной и для школьника.

Понятно, в частности, и то что хотя "гидравлика" и играла существенную роль в формировании деспотической государственности в Египте, в Месопотамии или в Китае, возникнуть могла и по многим другим причинам. И вообще, если верить Валлерстайну, «мир-империи», вся жизнь которых исчерпывалась «расширением и сокращением», были на заре государственнности естественной формой политической организации общества. Важнее другое. А именно, что без представления олатентных ограничениях власти, впервые введенных здесь в оборот науки истории, ОКАЗАЛОСЬ НЕВОЗМОЖНО вырваться из ловушки перманентной стагнации, нестабильного лидерства и "рутинного террора", которые, собственно, и были душою деспотизма.

Короче, семантическому хаосу мы можем уже, надеюсь, положить конец. А ведь он, этот хаос, и не давал нам возможности остановить мифотворческий поток, затопивший реальные очертания нашего предмета. Ничего, собственно, другого и не надеялся я получить от всего этого трудоемкого сопоставления, кроме того, чтобы расчистить теоретическую площадку для серьезного разговора о природе российской государственности. По крайней мере, есть у нас теперь, надеюсь, достаточно строгая база для сравнения ее с другими созвездиями политической вселенной.

Само собою разумееется, что под российской государственностью будем мы иметь здесь в виду лишь ту ее форму, которую приняла она на самодержавном отрезке ее исторического путешествия. Я имею в виду государственность, которая при всех своих головокружительных метаморфозах просуществовала в России с 1560-х и до нашего времени.

Нет сомнения, что окинуть одним взглядом несколько столетий самодержавной государственности со всеми ее реформами и контрреформами, задача не из легких. В принципе, однако, она не сложнее обобщения основных черт эры "мир-империй", длившейся тысячелетиями. Тем более, что имеем мы теперь своего рода лекало, с которым можем сверяться. Вот и посмотрим, как выглядит самодержавная государственность в сравнении с обоими полюсами биполярной модели.