Владимир Земцов - Великая армия Наполеона в Бородинском сражении [litres]

Столкновения Даву и Мюрата, до известной степени провоцируемые Наполеоном, втягивали в свою орбиту генералов, подчиненных Неаполитанскому королю и герцогу Экмюльскому, а это, в свою очередь, вызывало конфликты в отдельных армейских частях. Тирион, старший вахмистр из 2-го кирасирского полка, вспоминал, как их дивизионный начальник генерал А.-Л.-Д. Сен-Жермен, буквально следуя приказам Мюрата, совершенно измотал людей и лошадей своих полков. Офицеры и рядовой состав были настолько взвинчены губительным действием приказов Сен-Жермена, что решились на открытый конфликт с ним [794].

Оставляли желать много лучшего в день Бородина и личные взаимоотношения между Наполеоном и его правой рукой, начальником Главного штаба маршалом Бертье. Еще в Гжатске император допустил по отношению к Бертье непозволительную резкость, после чего начальник штаба больше не присутствовал на обедах императора вплоть до Можайска [795].

Менее очевидны факты, говорящие о внутреннем конфликте между Наполеоном и Ю. А. Понятовским. В Смоленске Наполеон незаслуженно задел национальные чувства Понятовского, усомнившись в воинской доблести вверенного ему корпуса. Конфликт этот не стал далее разрастаться. Понятовский смог сдержать чувства негодования, однако в действиях императора с той поры все более стали угадываться оттенки недоброжелательства к польскому князю и его корпусу. В 18-м бюллетене, где Наполеон восторженно объявил миру о Бородинской битве и доблести своих воинов, только о Понятовском было сказано, что он «сражался за леса с переменным успехом» [796].

Вообще, если та часть Великой армии, которую составляли солдаты и офицеры, являла собой достойный восхищения социальный организм, то генералитет, особенно высший генералитет, во многом, говоря словами А. З. Манфреда, погружался в «трясину корыстных расчетов, мелкого себялюбия, обмана и лицемерия» [797]. В документах о денежных награждениях за Бородинское сражение поражает та гигантская разница, которая существовала в оплате крови и пота офицерского и высшего генеральского состава. Напомним, что офицеры получали обычно в 1812 г. не более 500 франков в качестве единовременного вознаграждения, в то время как «дотации» генералитета выражались пяти-, а то и шестизначными цифрами. Генерал Груши получил 18 440 франков, генерал Маршан – 24 665, генерал Фриан – 26 934, генерал Бельяр – 27 130, маршал Ней – 28 326, генерал-адъютант Мутон – 32 178, генерал Красинский – 35 867, Бертран – 36 357 франков… Больше всех, в том числе, видимо, в качестве компенсации за контузию, получил Даву – 293 201 франк 47 сантимов! [798]Наполеон не забывал и семьи погибших генералов. Так, графиня Гюден, муж которой погиб у Валутиной горы, по декрету 15 октября стала получать пенсию в 12 тыс. франков [799]. Сын генерала Ромëфа, умершего от раны, полученной 7 сентября, по декрету от 26 сентября приобрел титул барона и ту «дотацию», которую имел генерал [800]. И так далее, и так далее.

Солдаты и офицеры все более ощущали ту пропасть, которая была между ними и тесным мирком высших начальников. Стендаль (А. Бейль), который прикоснулся к этому мирку, но не попал в него, так передал чувства многих, участвовавших в Русском походе: «…я увидел в нескольких шагах от себя двух или трех убитых… генералов, и у меня вырвались слова, которые могли погубить меня: “Несколькими наглецами меньше!”» [801]

Переходила ли эта антипатия по отношению к узкой группе высшего генералитета, существовавшая в армии, границы морально-нравственного осуждения? В этой связи, без сомнения, интересны события, связанные с известным заговором генерала Клода-Франсуа Мале в Париже 23 октября 1812 г. Убежденный республиканец, Мале впервые пытался организовать заговор в 1807 г., однако был арестован, посажен в парижскую тюрьму Ла Форс и обвинен в принадлежности к тайному республиканскому обществу «филадельфов». 23 октября 1812 г. он бежал из тюремной больницы и, объявив о том, что Наполеон погиб 7 октября в Москве, а Сенат провозгласил Республику, увлек вместе со своими немногочисленными сторонниками 10-ю когорту Национальной гвардии. Министр полиции А.-Ж.-М. Савари и префект Парижа Е.-Д. Пакье были арестованы, комендант Парижа генерал Юлень убит. Однако благодаря штабному полковнику Дусе и другим офицерам Мале был разоблачен, арестован и вместе с другими тринадцатью заговорщиками расстрелян. Был ли это заговор одиночки и его немногочисленных сторонников либо «дело Мале» отразило существование в 1812 г. широкой организованной оппозиции Наполеону в рядах армии? Напомним, что после того, как Ш. Нодье в 1815 г. заявил о существовании обширного заговора, историки смогли как опровергнуть это утверждение, так и найти фрагментарные данные, подтверждавшие его [802]. Последней в ряду этих исследований оказалась работа Т. Ленца, который не нашел подтверждений версии Нодье [803].

Работая с письмами, отправленными из Великой армии в России на родину, мы не могли не обратить внимания на те из них, в которых хотя бы вскользь упоминалось о парижских событиях 23 октября и в которых обнаруживалась бы реакция на них авторов. Три письма к Савари, письмо к архиканцлеру Империи Ж.-Р. Камбасересу и военному министру А.-Ж.-Г. Кларку, отправленные Наполеоном 11 ноября из Смоленска, известны давно. Они продолжают храниться в «фонде Аракчеева» в РГВИА [804]. Письма отразили явную обеспокоенность Наполеона произошедшими событиями. Впрочем, обращает на себя внимание то, что император получил известие о них от Савари еще 6 ноября, но отреагировал только 11-го, после депеши Кларка. Туган-Барановский объяснил это разницей в оценках Савари и Кларком масштабов заговора. В целом Наполеон, не скрывая своего удивления и обеспокоенности, одобрил решения парижских властей в отношении заговорщиков.

Известия о заговоре Мале проникали в Русскую армию не только через правительственные каналы, но и через частные письма. Сохранилось, к примеру, письмо из Парижа графини А. Нансути своему мужу, дивизионному генералу Э.-М.-Л. Нансути, написанное 25 октября. Графиня, в деталях описав обстоятельства дела, назвала его «жалким фарсом, который являлся результатом махинации человеческим сознанием». Ничего, кроме коллективного гипноза, которому поддались власти Парижа, графиня не увидела [805]. Сохранилось также письмо королевы Гортензии принцу Евгению из Сен-Лу от 13 ноября [806]. Упомянув о заговоре Мале, она подчеркнула, что последний бюллетень Великой армии от 20 октября, опубликованный в «Монитёр», поднял во Франции тревогу. Сообщение бюллетеня о том, что армия готовится к отступлению, дало повод опасаться того, что это «заставит думать весь мир, будто император может быть мертв».