Роберт Круз - За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии

На практике местные чиновники активно участвовали в определении форм, которые принимало обычное право в каждой общине. Российские власти, как и их современники в Британской Ост-Индской компании, искали у коренных народов видных лиц и тексты, которые, по-видимому, хранили сведения о местных «законах и обычаях». В Бенгалии администраторы переводили и компилировали тексты в поисках компендиума, основанного на однозначных правилах «индуистского» и «магометанского» права, которые помогали бы британским колониальным властям контролировать местный юридический персонал [328] См.: Rocher R. British Orientalism in the Eighteenth Century: The Dialectics of Knowledge and Government // Orientalism and the Post-Colonial Predicament: Perspectives on South Asia / Eds Carol A. Breckenridge and Peter van der Veer. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1993. P. 215–249; Anderson M. R. Islamic Law and the Colonial Encounter in British India // Institutions and Ideologies: A SOAS South Asia Reader / Eds D. Arnold, P. Robb. Richmond, Surrey: Curzon Press, 1993. P. 165–185. . Царские бюрократы искали аналогичные источники. В Сибири при контактах с местным населением они просили дать им авторитетные тексты. Власти рассчитывали, что эти записи помогут им упорядочить апелляции и заявления, выдвинутые «недовольными» конфликтующими интерпретаторами норм обычного права. Предполагалось с самого начала, что царские чиновники будут участвовать в разработке обычного права. Принимая прошения от неудовлетворенных тяжущихся сторон, они создавали механизм апелляции, превращая губернаторов и полицию в главных действующих лиц в процессе дефиниции и имплементации норм обычного права [329] См.: Федоров . Правовое положение. С. 146–149. .

Согласно «Уставу об управлении инородцев», созданному Михаилом Сперанским в 1822 г., выявление этих правовых норм стало совместным делом бюрократии и местных информантов. Чиновники собирали информацию у «почетных инородцев», и государственный комитет отсеивал их, уточняя, какие «законы и обычаи» лучше всего подходят для административных целей режима. Наконец, стоящий на три уровня выше собрания коренных жителей генерал-губернатор утверждал или отклонял отобранные комитетом правовые материалы. Законы, «каждому племени свойственные», затем должны были проводиться в жизнь «старейшинами» и другими лицами, выбранными общиной. Царские чиновники курировали их деятельность и применяли правила, созданные совместными усилиями [330] Этот раздел опирается на краткое изложение документа в кн.: Федоров . Правовое положение. С. 178–201. .

Среди казахов Валиханов выступал как протагонист определения «обычного права», развившегося из жесткой конкуренции среди старейшин и других казахов. В начале 1860‐х гг. центральные министерства обсуждали введение новой системы, нечто вроде смешанного судебного органа под названием «мировой суд». Изначально он предназначался для крестьян и горожан после отмены крепостного права и включал в себя выборного мирового судью, который судил гражданские тяжбы и мелкие преступления на основе имперских законов или обычных правовых норм, с его точки зрения, наиболее подходящих к данному случаю. Но в 1864 г. Валиханов написал меморандум, где отстаивал сохранение у казахов суда старейшин, основанного на обычном праве, вместо введения смешанного суда. Ссылаясь на Джона Стюарта Милля, Валиханов призывал к осторожности в реформах и советовал внимательно изучать «умственные, нравственные и политические качества» людей, которых они затрагивают. Он убеждал: «Условия племенного организма среды, климата и почвы должны быть всегда на первом плане, ибо все человеческие побуждения и мотивы обуславливаются совокупным влиянием физических и социальных условий» [331] Валиханов Ч. Ч. Собрание сочинений в 5 т. Т. 4. С. 78–79. .

Недавняя европейская история показала опасность реализации теорий, противоречащих духу народа. Русская история тоже дала негативные модели такого рода реформ: «Современные наши историки недаром все наши общественные болезни и аномалии приписывают сокрушительному и антинародному духу петровской реформы». Но Валиханов отрекался от «узкой [теории] народности», которая восхваляла партикуляризм ради него самого. Напротив, он доказывал, что «усвоение европейского, общечеловеческого просвещения и энергическая борьба с препятствиями, мешающими достижению этой цели, должна составлять конечную цель для всякого народа, способного к развитию и культуре» [332] Там же. С. 79. .

Валиханов, жадно изучавший этнографическую теорию, понимал сложную взаимозависимость между культурой и биологией. Он настаивал: «Культура может изменить организм человека к лучшему, как культурный уход улучшает породу домашних животных». Валиханов советовал: «Чтобы сделать киргиза способным к восприятию европейских преобразовательных идей, нужно предварительно путем образования развить его череп и нервную систему». Реформам Сперанского, проведенным в степи в 1824 г., на взгляд Валиханова, недоставало этого понимания. И новейший комитет, образованный в 1852 г. для выяснения «народных мнений» у «знатных» казахов как основы для судебной реформы у казахов Сибири, рисковал привести к столь же вредным последствиям. «Народные мнения» он отвергал как «лепет неразумного дитяти» [333] Там же. С. 80. .

Валиханов утверждал, что заявления, сделанные перед комитетом представителями «привилегированного класса киргизского народа», продиктованы личными интересами. Во-первых, по его словам, кампания по сбору информации у казахов проводилась с грубыми ошибками. «Равнодушие», «невежество и непонимание своих интересов» и недоверие к правительству в совокупности исказили истину в ответах на комитетские вопросы о казахских правовых обычаях. Во-вторых, не все респонденты были согласны друг с другом. «Масса народная» хотела, чтобы «суд биев» сохранился в своей «древней народной форме», в то время как «чиновные, титулованные и богатые киргизы» громко требовали признания себя в качестве «мировых судей» или «судейских чиновников». Хотя чиновники из комитета по сбору сведений приветствовали апелляции старейшин к «реформе» казахской судебной жизни, Валиханов отвергал их ответы на официальные опросы как результат «интриг», основанных на «низких побуждениях» [334] Там же. С. 84–85. .

Вместо них Валиханов предлагал основываться на «исторических и статистических фактах» о казахских правовых институтах с целью защиты интересов крупнейшей группы «инородцев» империи (в подданстве России было почти восемьсот тысяч казахов и еще двести тысяч пока не присягнули Санкт-Петербургу). Он заключал: «древнейший» суд биев «вполне удовлетворяет условиям нашего народного быта». Валиханов отмечал, что несмотря на сорок лет царского влияния, суд биев оставался таким, «каким он был за сотни, может быть, за тысячу лет до нас». Он утверждал, что казахи редко жаловались на решения этих судов или апеллировали к имперским законам. Немногочисленные случаи жалоб на решения биев и обращений в имперские суды относились к представителям элиты; то были люди, «заклейменные народным презрением, люди вполне безнравственные, которые незаконными путями, через русских чиновников надеялись правом исправить проигранное на народном суде дело». Более того, по словам Валиханова, даже русские истцы зачастую предпочитали суд биев русской судебной процедуре; только в этом году в Кокчетавском уезде таким образом разбирались дюжины подобных дел [335] Там же. С. 80–82, 89–90, 90–91. .