Лидия Брагина - История Италии. Том I

Отсюда берут свое начало два направления в объяснении событий, потрясших Италию в конце XV — первой половины XVI в.: поиски общих причин и проблема личной ответственности. Последняя являлась преобладающей в историографии эпохи Рисорджименто.

Пьетро Верри [493] P. Verri. Storia di Milano. Firenze, 1851. и Чезаре Бальбо [494] С. Balbo. Sommario della storia d Italia dalle origini fino a nostri tempi. Firenze, 1859. видели в Моро, в его политике прямого попустительства французскому завоеванию Неаполитанского королевства, все последующие беды Италии: "Моро — предатель, наиболее ненавистный памяти каждого итальянца". Это общее обвинение породило целый поток апологетических или инвективных сочинений, за и против отдельных деятелей начала Итальянских войн, не иссякающий и до сих пор. П. Пиери [495] P. Pieri. Studi sulla crisi italiana alla fine del s. XV. — «Archivio storico Lombardo», 1923. считал, что Моро, как и любой итальянец, ненавидел иностранных захватчиков, и ошибочно рассматривать его как виновника похода Карла VIII, как бы ответом на историческое оправдание политики Моро является блестящая работа Дж. Саранцо [496] G. Saranzo. Papa Alessandro VI e la discesa di Carlo VIII re di Francia in Italia, in: «Il tempo di Alessandro. VI papa e di fra G. Savonarola». Milano, 1960. , защищающая политику Александра VI. Последней по времени появления, ставящей во главу угла проблему личной ответственности, является работа американского историка Б. Фергюсона [497] В. R. Ferguson. Europe in transition 1300–1520. Boston, 1962. . Он приходит к выводу о "личной невиновности Л. Моро": его политика порождалась общей итальянской обстановкой, и, оставшись в изоляции, он вынужден был броситься в объятия Карла VIII и извечного врага Италии — императора.

Крупнейший итальянский историк литературы Фр. де Санктис выдвинул развивавшийся затем многими историками тезис о моральном упадке итальянского общества конца XV в., сопровождавшемся отрывом от народной основы идеологов этого общества — итальянских гуманистов, как причине внутренней слабости Италии. В конце XV — начале XVI в. гуманисты, как и все общество в целом, утратили какие-либо идеалы-религиозные, моральные, политические. Итальянцы, пораженные язвой крайнего индивидуализма, политической индифферентности и скептицизма, оказались неспособны к какому-либо сопротивлению [498] Фр. де Санктис. История итальянской литературы. М., 1964. Эта точка зрения нашла отражение и в художественной литературе XIX в. См. новеллу К. Ф. Мейера «Искушение Пескары» (К. Ф. Мейер. Новеллы, стихотворения. М., 1958). .

Стремлением выйти за пределы чисто моральных и идеологических причин "итальянского кризиса XV в." отмечена книга немецкого историка Э. Фютера [499] Е. Fueter. Geschichte des europaischen Staatensystems von 1492 bis 1559. Munchen, 1919. . Он, пожалуй, впервые попытался поставить эту проблему в международном плане. Одной из главных причин поражения Италии он считал ее политическую раздробленность и неспособность выдержать соревнование с такой державой, как Франция, "страной, где политическая цель позднего западноевропейского средневековья — консолидация — была уже достигнута и вследствие этого концентрация военных, политических и финансовых средств в одних руках давала возможность использовать их наиболее эффективным образом".

Идею общей политической слабости итальянских государств, раздираемых внутренними противоречиями, преследующих только свои партикулярные интересы, перед лицом "централизованных противников" — Франции и Испании — развивает и Н. Валери [500] N. Valeri. Italia nell'eta dei principati dal 1343 al 1516. Milano, 1949. , усматривая самую причину этой политической слабости во "всеобщем кризисе итальянской свободы", в падении коммунального правления и победе синьориальных режимов.

Последним достижением итальянской историографии в решении проблемы Итальянских войн следует считать соответствующие главы "Истории Италии" (они написаны Франко Каталано), учитывающие все многообразие факторов — экономических, социальных, политических и международных, которые решали судьбы итальянских государств в конце XV — середине XVI в. Однозначного решения этой комплексной проблемы быть не может. И все же, видимо, тезис, выдвинутый П. Пьери, позволяет ухватиться за главное ее звено. Однако для окончательного ее решения требуется целая серия специальных работ по экономической и социально-политической истории итальянских государств второй половины XV в., по истории внутриполитической эволюции итальянской синьории — все эти проблемы остаются пока белым пятном в детально разработанной истории Италии эпохи Возрождения [501] Обширную библиографию по всем проблемам Итальянских войн см. F. Chabod. Gli studi di storia del Rinascimento. Cinquant'anni di vita intellettuale italiana. Napoli, 1950; W. R. Ferguson. La Renaissance dans la pensee historique. Paris, 1950; E. R. Labande. L'Italie de la Renaissance. Paris, 1944. .

Первым объектом иностранной агрессии оказалось Неаполитанское королевство — наиболее слабое из всех итальянских государств не только в политическом, но и в экономическом отношении.

Арагонская династия, потратившая столетие на свое утверждение в Неаполитанском королевстве (1343–1442), не располагала ни силами, ни временем для того, чтобы преодолеть слабость и внутреннюю дисгармонию государства. Королевская власть не имела опоры ни в одном из слоев общества.

Сам феодальный класс делился по крайней мере на три, зачастую враждебные друг другу группы: местное провинциальное баронство — дикое и непокорное, сохранившее в своих феодах по существу еще всю полноту политической власти; мелкое дворянство, которое в противоположность, например, французскому не поддерживало королевскую власть, ибо оно ничем ей не было обязано, сохраняло по традиции тесную связь с баронами и составляло военную силу их отрядов. Макиавелли весьма точно характеризовал обе эти группы господствующего класса Неаполитанского королевства как "лишенные всякой способности к политической жизни".

Подавление последней вспышки феодального мятежа (баронского восстания 1485–1486 гг.) и резкий поворот неаполитанского короля Ферранте I в сторону ограничения политической власти баронства только внешне укрепили позиции королевской власти. Анархические устремления феодалов были пресечены, но не ликвидированы, что кстати, отчетливо выявилось при приближении Карла VIII к границам Неаполя, когда бароны подняли мятеж.

Отдельной группой правящего класса феодалов являлась столичная аристократия, в подавляющем большинстве испанского происхождения. Она захватила в свои руки все места в государственном управлении, составляла основу королевского аппарата и вызывала ненависть остальных неаполитанских феодалов; но с местной династией она была связана еще слабо, больше ориентируясь на собственные владения в Испании, чем на Неаполь.