Петр Словцов - История Сибири. От Ермака до Екатерины II

Из прочих гипотез одна представляется на первый раз имоверною, именно та, в которой предполагается незапамятное существование северного материка. Следы его доказываются остатками Груманта, Новой Земли, Ляховых и прочих островов, виднеющих почти вплоть до пролива Берингова. Если, далее Новой Земли к северу, непроходимые льды заставляют предполагать подводное протяжение каменистой гряды, то и сплошной лед, около Ледяного мыса виденный между 210° и 220° долготы, не ведет ли к аналогической догадке о протяжении Станового хребта, в пространстве Полярного круга? Что ж из этого? Автор населяет этот северный материк большими животными, по типу тропическому созданными, но с таким изменением в энергии организма, что могли жить и в холодном климате. Материк, при перевороте частном или мировом, погряз: океан поднявшийся перенес волнами животных в Сибирь и замыл их в глинах и песках. Но отчего на уцелевших отрывках материка не осталось тех животных, когда белые медведи подобного энергетического строения живут же в Полярном круге? По-моему, какая нужда созидать и низвергать особый материк, для помысла не разрешающего? Не проще ли пустить огромных тварей особливого организма по северо-восточному материку Сибири, приподняв его выше морского уровня на несколько пядей и заморозив их в часы хладотворного переворота? Стало, что все требуется уморительное охлаждение для энергических тварей; следственно, гипотеза не решает проблемы.

Но лучше ли изъясняется охлаждение полярной страны движением Солнца со всею планетною дружиною, из одних астрономических областей в другие, неодинаково нагреваемые; по неравному распределению светил, в безграничном пространстве, — лучше ли изъясняется поступательным движением Солнца по исполинской орбите, чрез многие тысячелетия пробегающего около своего центра и в блаженную годину мамонтов приближавшего нашу планету к перигелию сего безвестного центра? Но и тут, в неторопливом шествии Солнечной системы, внезапное охлаждение тропико-арктических животных было бы невместно. Следственно, невозможно успокоить недомышляемости и в объятии благовидного мнения, которое преподано славным Гершелем для соображений небесных, хотя оно и уполномочивается вычислением гельсингфорского астронома Аргеляндера, не для нашего, однако ж, вопроса.

P.S. По написании сей книги я почувствовал, что правильнее бы поместить главы V и VI тотчас после первой; но при таком перемещении потребовалось бы много переправок и здоровье, лучшее моего. Вот почему и осталась книга при первоначальном расписании глав.

История, предварительно возвестив в заключение III периода суд, правду, милость, ознаменовавшие новое царствование, теперь с чувством отрады посвящает перо воспоминаниям правления монархии, которая поняла, что для смягчения нравов народа надобно смягчить наказания, и вследствие того возбранила отсекать пальцы у тяжких преступников, безобразить лица у преступниц и в 1754 г. решительно уничтожила казнь смертную.

В первые годы царствования Сибирь слышит только радостные вести, видит только радостные лица. Тысячи злополучных, освобожденных от ссылки, каторжной работы и от правежа мучительнейшего каторги, тысячи восстановленных в званиях или помилованных ожили и увеселяются мечтаниями политического пакибытия, как бы в сновидениях. Прояснившийся от слез глаз их тотчас помирился с местами заточения, с юртами инородцев, с деревнями пустынными и малолюдными, с жителями неговорливыми. Душа, в отчаянии обрадованная, внутренне благородеет и сама облагораживает все окружающее. Успокоение и доверенность проникают ее, так сказать, радужными лучами. Знакомцы злополучия кажутся близкими к сердцу, и росстани с ними — слезы. Слезы при первом шаге в Сибирь, и слезы на прощанье! О, где столько пролито их, как на земле Сибири, и стала ли она теплее, благословеннее? Кажется так, и это не мечта. Не мечта, повторяем: ибо многие из засланных не захотели возвратиться в Россию [282]потому ли, что не было у них там ни родства, ни имения, или потому, что нашли в Сибири приязнь и приют. Сибирский крестьянин и горожанин, по затверженному навыку к состраданию, без крайности не расспрашивает пришельца, что им сделано на родине.

При очевидном кипении радостных перемен в судьбе многих тысяч сам житель Сибири становится живее и предприимчивее. Он или научился грамоте, потому что множество грамотных толпилось вокруг него, или наслышался о способах производить нетрудные мастерства. Несмотря, однако ж, на видимое спеяние сибиряка радушного, гостеприимного, издавна клевещут на него в России различным образом и даже взводят на него чернокнижное искусство [283]вызывать нечистых духов, подобно как и ныне поверхностные наблюдатели, за исключением благоразумного лейтенанта Ф. Врангеля и его спутников, называют рассудительного, хозяйственного, добронравного сибиряка невежею, ленивцем, развратным. Оставляя без примечания все три присвоения, как приличные для сволочи русских поселенцев, мы не могли бы без негодования слышать те же нарекания, если бы кто вздумал относить их к коренному классу сибиряков.

Прежние путешественники, со включением аббата Шаппа, свидетельствовали о плотности, великорослости сибиряков, в чем была уверена и гвардия императорская; ныне же этот мужественный размер стал очень редок в Сибири, особенно в классе простонародном. Как же должно быть изъясняемо такое изменение жителя? Влиянием климата или переменою нравов? Если влиянием климата, по подобию сосен и лиственниц, то при возможном улучшении его надлежало бы организму сибиряка мужаться более и более, потому что укороченность человеческого размера и толстая пластика прилична только климату полярному. Стало, что прежнее крупное, высокое поколение людей беспрекословно свидетельствовало о нравственной чистоте родителей и предков, как настоящее — о происхождении от невоздержных и болезненных родителей, происшедших от поселыциков или их приятелей. Добродушный сибиряк иногда впадает в недостойную связь с преступным пришельцем.

Правительство внутри России озабочивалось в первое 10-летие поимкою беглых: солдат, драгунов, матросов, рекрутов с разбойниками, по Волге, Оке и другим местам злодействовавших то мечом, то огнем, а во второе, — преследованием корчемств. Хотя все сии происшествия явно изобличают, что грубый русский народ, освобождаясь из-под железного порядка времени, не скоро привык пользоваться правлением человеколюбивым; но, не останавливаясь на грубости сибиряков, может быть не меньшей, хотя и не оглашенной так явно и так разноместно, мы имеем на руках другие обстоятельства страны, другие важнейшие обстоятельства. Поэтому опять, как и прежде, выставляем в хронологическом порядке ряд разнообразных происшествий и дел, дабы читателю знать, что и в котором году ожидает его впереди; потом обобщаем предметы частные в идеи общие, для повествования менее разрозненного.