Петр Словцов - История Сибири. От Ермака до Екатерины II

Таким образом из соединения троякой промышленности образовалась торговля провинциальная и сибирская, и та и другая залучала монету. Где монета зазвучит, там стекаются мастерства на магический ея звук. Явно, что в Енисейске завелись иконописцы, мастера серебряного, медного, ружейного, литейного, гранильного, резного, токарного и мехового дела, не говоря о низших необходимых ремеслах.

Жители Енисейска не забывали в известные дни угощать и пировать [339], любили также и украшать свои храмы драгоценными прикладами.

Русская населенность провинции была немногочисленна. В уезде Енисейском, простиравшемся вниз по Енисею, по Подкаменной Тунгуске, а с другой стороны — до реч. Дубчесы, было острогов 5 и 3 слободы малолюдные. Остроги по Енисею: Каменский, по сторонам — Маковский, Кемский, Рыбенский, Тасеевский. В уезде Мангазейском, самом обширном, простиравшемся от губы Обской до р. Анабары, жителей русских было наименее. Безлюдный город Туруханск, монастырь, два или три погоста, 15 казенных зимовьев, кроме промышленнических, вот все места населенности. В уезде Красноярском, так же не обширном, как Енисейский, но в 7 крат более населенном, было острогов 5, несколько слобод, сел и деревень. Остроги вверх по Енисею были Караульный, Абаканский, Саянский, к востоку — Канский и Удинский [340].

Говоря об Енисейске, Туруханске и Красноярске , мы находимся мысленно на восточной стороне хребта, отчасти знакомого, но разнообразно именуемого, хребта не мечтательного, потому что образуются в нем вершины рек и речек, текущих к двум разносторонним долосклонам Оби и Енисея, и эта черта разделения вод идет до Тазовской губы [341].

Черта разделительная тянется от Белогорья, или Карлыхана, окружающего с востока оз. Телецкое, на оз. Иткуль, не дает Чулыму броситься в Енисей, потом ложится между обеими реками, проявляется в горах Кемчугских, так сказать, гнездом, и оттолкнув к Оби Чулым, снова подступавший, простирается вперед в том же направлении и, проскользнув между Сымом и Тымом, Вахом и Елогуем, под видом сырого возвышения, не исчезает и далее между речками Пакулихой и Никольтокой, оставляющих 5-верстный безводный перешеек, но прокрадывается к восточной стороне Тазовской губы между вершин последних противоположных водотечений.

Лежащая к востоку за описанным росчерком плодоносная страна по Енисею, прежде служившая пастбищем у пастушеских и звероловных племен, сделалась под властию русских житницею Енисейска, Туруханска и северных зимовьев. Если представим себе, что по Чулыму с 1760 г. более пятнадцати лет продавался пуд муки ржаной по 2–2½ к., пшеничной — по 4–5 к., что при такой бесценности не стоило труда приниматься за соху, сыщется ли добрая мысль, которою можно бы изменить погрешность тех сибирских губернаторов, которые представляли надобность уничтожить сибирское винокурение, вопреки усмотрениям Петра Великого.

Один выгодный промен хлеба на выдр, бобров, на правом берегу Енисея по нагорным речкам промышляемых инородцами, также вымен рысьих и росомашьих шкур и их перепродажи поддерживали хлебопашество, до заведения винокуренных заводов: Боготольского, Краснореченского и Каменского. Здесь и надобно искать причину, для чего красноярские посадские предпочитали жить в уезде, а не в городе. Пашня близ своего огорода, удобное пастбище для скота, льгота от городских требований, свобода от полицейских придирок, посев табаку, тайное, может быть, корчемство и выгодное знакомство с татарами-звероловами за цену последних двух статей, для них лакомых, наконец, наслаждение полевою жизнию в веселом климате, вот сколько было побуждений, чтобы уклоняться от города, в котором не было ничего привлекательного.

Город оттого ни увеличивался, ни устраивался. В первой книге замечено, что в проезде Гмелина в Красноярске было домов и домишков 350, а теперь надобно сказать, что через 37 лет город представился Палласу не лучшим, хотя число посадских и ремесленников, по уезду рассеявшихся, считалось по переписи 1763 г. до 2000. Не имея более ничего сказать о городе, считаем не лишним упомянуть о том, что в 1763 г. ос. Абаканский потерпел большое разорение от чрезвычайного наводнения. Уезд, свободно и безбедно в эту пору населяемый, забыл прежние разорения, какие он терпел со стороны киргизов. При этом воспоминании представляются вопросы, ожидающие решения [342].

Откуда пришли на берега Енисея и Томи киргизы, с которыми мы встретились сперва под Томском в 1606 г., потом близ Красноярска в 1628-м? Когда, куда они ушли с Енисея и Томи, по какому побуждению? И разнятся ли они от киргизов трех орд?

Хорезмский сборщик Абулгази размещал киргизов между Уйгур-Мураном (Енисеем, по Клапроту) и Селенгою. Размещение сие довольно достоверно, хотя и не вполне точно. Мы подтверждаем свое прежнее суждение [343]вещественными свидетельствами, доныне живыми, т. е. забайкальскими кладбищами, которые означаются плитами и видимы от устья Ингоды до р. Джиды. У монголов эти кладки наносных плит слывут кладбищами кергетов, и кому лучше знать названия могильных урочищ, как не соседям, которых предки сперва вытеснили кергетов из Забайкалья, потом жили подле бок о бок с ними? Поэтому размещение старинных киргизов начиналось от слияния Ингоды с Ононом и продолжалось к западу за Селенгу. Выходит, что кладбища по Джиде значат повременные приближения киргизов к Енисею, к Июсам и Катуни. Можно исторически утверждать, что потомки кергетов забайкальских, в эпоху русскую, распространялись до Катуни, потому что в 1797 г. киргизы разорили рудные заведения при Каштаке, находившиеся, по всей вероятности, в ветви хребта Кузнецкого, по р. Мрассу.

Что касается до другого вопроса, наши сочинители, со слов военнопленных шведов, принимают за правду, что удаление киргизов от красноярской границы исполнено контайшою, по требованию нашего правительства, для прекращения пограничных раздоров. Дело, по-видимому, сбыточное, но где и какое подтверждение делу, не так легкому? История может ли верить слуху глухому, не определяющему ни времени, ни лиц, ни имени контайши, да и мог ли контайша, в то время бессильный, приказать киргизам оставить свою родину? Мы смотрим на дело иначе. Когда посланец Юдин в 1693 г. говорил контайше из наказных статей о возвращении изменников-киргизов, плативших подать России, на прежние жилища, подведомые сибирским городам, было ответствовано, что, хотя изменники-киргизы, давние подданные контайши, раз платили подать России, должны законно принадлежать ему и что он не выдает их, как готов выдать изменников беглых, не принадлежавших ему. Не очевидно ли, что царь русский вовсе не мыслил домогаться об удалении киргизов от границы?