Петр Словцов - История Сибири. От Ермака до Екатерины II

В 1704 г. киргизы кочевали на Божьих озерах, куда послан был из Томска казачий голова Цицурин в числе 738 человек. При происшедшем сражении убито 113 киргизов и татар и в плен взято 237 об. пола. Вот обстоятельство, которое могло образумить неугомонных киргизов. Галдана тогда не было в живых; от Рабтана, еще не осмотревшегося, нельзя было киргизам ожидать потворства. Притом видя, что земля урянхайская занимается китайскою силою прежде, чем знак дракона поставлен на Сабинской горе, против подножия Креста, киргизы опасались быть стиснуты между двух сил и потому убирались на юго-запад, не дожидаясь Российско-Китайского трактата, в 1728 г. размененного. Они устранились в горные хребты, между Аньцичжаном и Кашгаром, лежащие в ш. 40° и далее к югу, как показано на карте г. Левшина.

Остающийся вопрос: киргизы западные 3-х орд одного ли происхождения с восточными, о которых говорено и которых называют то бурутами, то закаменными, вопрос сей откладывается до статьи соседства пограничного. Мы увидим там г. Левшина, уничтожающего мнение академика Фишера, который не различал киргизов восточных от западных.

Некогда зимовье, острог, провинция, Иркутск в конце IV сибирского времени возводится в губернию [344]. При физических выгодах, водяных сообщениях и торговых видах, город сей, и с ним вместе восточный край, начал приходить в приличную значительность и гражданственность не так рано, по причине неустройства провинциального и по дальности начальства губернского.

Скажем между тем об устройстве города и жителях его. Деревянный обруб по берегу Ангары, на протяжении 343 саж. с 3-мя спусками, отстроен в 1748 году [345]. Каменный дом магистрата, под именем земского двора, кончен в 1745 г., каменный архиерейский 2-этажный дом в 1755-м довершен.

Жителей об. п. в городе было не более 7000. Купечество еще не богатело. Посадские ограничивались небольшими промыслами. Ремесленники занимались изделиями из кожи, дерева, железа и меди. Домы были скромные жилища, без украшений, без мебелей. Хозяйки тамошние даже низкого состояния не пряли и не ткали, потому что тогда не сеяли [346]ни конопли, ни льна. Семьи городские и деревенские носили рубашки из фанзы или дабы.

У некоторых купцов были чаны кожевенные, мыловаренные, у других — котлы салотопные. Им не всегда удавалось скупать белку и соболей у бурят, даже тункинских и кудинских. Приезжие купцы вмешивались и перебивали закупку у иркутян везде, в стойбищах аларских, идинских, балаганских и верхоленских. Что касается до промыслов бельих и соболиных в Нерчинском крае, по Витиму, на Нижней Тунгуске, Олекме, Колыме и Камчатке, туда не досягали маломочные руки торговцев иркутских, кроме предприимчивых двух человек — Трапезникова и Югова. Ярмарок в самом Иркутске тогда еще не было, и местные купцы, опасаясь иногороднего соперничества, не желали дома ярмарок, дабы тихомолком закупать у знакомцев, с руки на руку.

Воскресим память двух помянутых иркутских купцов и славою их предприимчивости облагородим историю Иркутска. Купец Никифор Трапезников, с 1745 г. начав участвовать в морской промышленности, сам в 1749-м отправился из Нижнекамчатска на собственном судне и открыл в Алеутской гряде о. Атху. В течение 25 лет до 1768 г. Трапезников отправлял на Алеутские острова до 10 судов, и они возвращались с богатыми грузами, но наконец, после потери 3-х судов и чрез неоплатность должников, предприимчивый и счастливый мореход умер в совершенной бедности. Другой купец, Емельян Югов, в 1750 г. вышел из Камчатки в море на собственном боте, с экипажем 27 чел., но бурею прибитый к берегам полуострова, не устрашился в следующую весну снова пуститься в море. Три года он провел в промыслах по разным островам и умер там же, где погребен Беринг. Бот его воротился с богатым грузом. Нельзя надивиться бесстрашной доблести мореходов-простолюдинов, которые без науки сами и строили суда, и управляли, на неведомых высотах восточного моря. При их именах припоминаются Горациевы строки:

Перевод с лат. В. Коржева.

Город с юга и других сторон прикрывается толщами невысоких гор, отметывающихся от хребта Саянского, обвившегося вокруг Байкала, и вот причина частых землетрясений, простирающихся вверх Ангары до Балаганска [347].

Город Якутск был перенесен на равнину, к протоку Лены, разливающейся между островами иногда на 10 и более верст [348]. Равнина, расширяясь с севера к югу на 11, с востока к западу — на 60 в., издалека обхватывается лесистыми горами и множеством озер. Якутск еще в то время, как стоял на степени города разрядного, или областного, обстроился деревянным четыреугольником, коего сторона продолжалась на 320 саж., с 16 башнями, в средине же его включался замок, также деревянный, с 6 башнями, и занимал площадь в 640 саж., с каменным помещением для воевод [349]. В таком виде Якутск существовал и в IV периоде.

В Якутске, по словам адъюнкта Исленьева, было в 1768 г. до 300 домов, не более, как и во 2-ю Камчатскую экспедицию [350]. Жителей об. п. до 3000, разумеется, вместе с якутами и якутками крещеными, семейно жившими или служившими при домах русских. Купцов было до 50, и один Протодьяконов богатый. Тогда еще не было Лебедева-Ласточкина, основавшего свои промыслы не только на Курильских и Алеутских островах, но и на берегу Америки. Семьи заезжих чиновников не размножались в Якутске, по трудности свыкнуться с климатом, с образом жизни, с лишениями и с особым духом жителей природных.

Жизнь Якутска одушевляется только тогда, когда Солнце видимо будет в Раке, и с тем вместе наступит ярмарка. Жители городские и окольные стремятся то на большой базар с деньгами, то на пристань к Лене, более с глазами любопытными. Между судами и лодками, приплывающими с огородными овощами, как с бакалией, с мукою, сахаром и виноградными винами, с холстами и шелковыми или шерстяными тканями, между гостями и туземцами без огласки совершается промен или покупка. Вино сказывается в болтанье, шутке и шуме. Дела перестают на несколько часов, но гул на Лене не утихает целые сутки, как невечерний свет и овод неутомимый.

Жители об. п., по замечанию Исленьева, неизменно продолжали прежний курс к нарядам и щегольству, равно и к лености, как к спутнице жизни суетной. Другую странность можно слышать в тамошнем разговоре природных русских, чиновных и нечиновных: именно, все они говорят лучше по-якутски, чем по-русски. Странность сию надобно приписывать первоначальной необходимости, какая предстояла казакам, боярским детям и промышленникам, там поселившимся, перенять господствовавшее наречие богатого племени. От якутов, так сказать, зависели водворившиеся пришельцы, в житейском и торговом отношении. Притом изучение наречия легко.