Вера Ковалевская - Кавказ и аланы

Некоторые географы [Виленкин, 1955; Гвоздецкий, 1963] при районировании Центрального Кавказа акцентируют внимание на меридиональных границах, проходящих по водоразделам Терско-Кубанскому и Терско-Сунженскому, выделяя, таким образом, Западный, Центральный и Восточный Кавказ. При таком подходе ландшафтные границы фактически игнорируются и горные области и предгорья рассматриваются как нечто цельное. Такое членение, принятое в географической литературе, не могло не повлиять на обобщающие работы и по археологии Северного Кавказа.

Если различия между равнинными и горно-предгорными областями очевидны географически и столь же наглядно прослеживаются в археологическом материале [Крупнов, 1960, с. 5; Марковин, 1960, с. 118] то значительно менее четко (особенно в связи с неравномерной изученностью горных территорий) сказывался ландшафтный подход при изучении археологии предгорных и горный районов Кавказа. Это существенно повлияло, в частности, на содержание дискуссий последних лет по поводу выделения локальных вариантов кобанской и аланской культур [Чеченов, 1969, с. 107–111; Виноградов, 1972, с. 184–264; Кузнецов, 1962, с. 120–122; Козенкова, 1974, с. 284–289; Ковалевская, 1981, с. 84].

А между тем, как мы видели, пересеченные долинами предгорья с вытянутыми в широтном направлении хребтами членятся самими природными условиями на ряд поясов, представляющих различные экологические ниши, по-разному использовавшиеся древними людьми в разные исторические периоды. Например, сплошное обследование правых притоков Подкумка в районе Малого Карачая и Кисловодска показало, что памятники кобанской культуры располагались в долинах, «а конусах выноса малых притоков, тогда как цепь раннесредневековых крепостей занимает высокий берег тех же глубоких долин, причем разница в высотных отметках между этими памятниками может составлять до нескольких сотен метров. Вызывается это тем, что долины удобны для земледелия, тогда как остепненные луга на водораздельных плато — превосходные пастбища и сенокосы.

Рассмотрение этнической истории и археологии Кавказа в ключе принятых на данный момент географических представлений традиционно для отечественного кавказоведения. Мы столь подробно анализировали принципы подхода к географическому районированию Кавказа с целью выяснения того, какую географическую сетку целесообразнее накладывать на исследуемый нами археологический материал, чтобы она помогла его анализу и исторической интерпретации, чтобы любая совокупность памятников нашла в ней соответствующую географически и исторически обусловленную ячейку.

Тысячелетиями евразийские степи были подобны клокочущему котлу, выплескивавшему все новые и новые бурные потоки народов, наводнявшие степные просторы, вливавшиеся в плодородные долины и останавливавшиеся в преддверии гор. Горы и предгорья с оседлым земледельческо-скотоводческим населением, будь то Средняя Азия, Кавказ или Балканы, издавна притягивали кочевников: у жаждой из этих историко-культурных областей) был собственный длительный путь развития, измененный, а порой и прерванный подобным нашествием, свои установившиеся веками культурные и торговые связи. По-разному, отнюдь не по стереотипу, складывались взаимоотношения между местным оседлым горским и пришлым кочевым населением.

Чтобы яснее представить себе отношения, сложившиеся в I тысячелетии до н. э. — I тысячелетии н. э. между местным горским населением Северного Кавказа и пришлыми ираноязычными племенами, мы попытаемся коротко, лишь с указанием основных вех, обрисовать археологию Предкавказья в предшествующую этому периоду эпоху освоения металла. Само географическое положение Кавказа между Передней Азией с ее высокоразвитыми цивилизациями, евразийскими степями и Европой оставалось залогом длительных и ранних контактов.

По мнению А. А. Формозова, для Северо-Западного Кавказа до III тысячелетия до н. э. характерно развитие «местных племен в традициях, сложившихся еще в мезолитическую и энеолитическую эпохи» [Формозов, 1977, I, с. 53], при наличии связей и обмена с югом (Малая и Передняя Азия) через Закавказье, где в это время расселились пришедшие из Передней Азии древнеземледельческие племена. В Дагестане в эпоху энеолита мы видим археологические памятники как местного горского населения, так и пришельцев из Закавказья, проникающих вплоть до Центрального Предкавказья. Крупный специалист по археологии Кавказа эпохи бронзы В. И. Марковен справедливо писал об отсутствии общекавказского единства в эпоху ранней бронзы [Маркович, 1974, с. 48], приводя в — качестве примера крупное древнее (середины III тысячелетия до н. э.) передвижение племен, принесших на Северо-Западный Кавказ с Пиренеев традицию сооружения дольменов.

Ко II тысячелетию до н. э. заметно ослабляются связи с югом. К этому времени относится интенсивное освоение местных меднорудных месторождений в горах и на этой базе развитие металлургии меди, развитие земледелия и яйлажного скотоводства, причем существенным компонентом становятся усилившиеся связи со степным миром, почти вплотную подступившим к северокавказским предгорьям.

Со второй половины II тысячелетия до н. э. для Центрального Предкавказья документированы более тесные связи с Закавказьем, и менее заметные — со степными племенами; именно на этой территории в эпоху бытования северокавказской культуры Е. И. Крупнов [Крупнов, 1960, с. 71] и А. А. Иессен видят существование особого культурного очага, резко отличного от окружающей культурной среды и продолжавшего и в это время развивать формы, приемы и традиции местной металлургии II тысячелетия, вытесненные в соседних областях новыми формами кобанской бронзы.

В прошлом веке знаток и исследователь кавказской археологии, председатель Московского археологического общества Прасковья Сергеевна Уварова, плененная красотами края и богатством памятников древности, объездила «нагорные пространства и глухие ущелья, лежащие вне всяких дорог и сообщений, до которых, за — редкими исключениями, можно добраться только верхом» [Уварова, 1894, с. 2],