Юрий Алексеев - Освобождение Руси от ордынского ига

Следующим крупным этапом в изучении событий 1480 г. стал курс русской истории С.М. Соловьева. Его исходное положение: «Орда падала сама собою от разделения, усобиц, и стоило только воспользоваться этим разделением и усобицами, чтобы так называемое татарское иго исчезло без больших усилий со стороны Москвы». В этом смысле падение «так называемого ига» ничуть не отличалось от других событий эпохи Ивана III (этого счастливого потомка «целого ряда умных, трудолюбивых, бережливых предков»), которые все происходили легко и безболезненно, как бы сами собой: «…старое здание было совершенно расшатано в своих основаниях, и нужен был только последний, уже легкий удар, чтобы дорушить его». [200]

Как и его предшественники, С.М. Соловьев приводит легенду о потоптании басмы, хотя и признает, что это известие «сильно подозрительное». Зато, по его мнению, «гораздо вероятнее, что великую княгиню Софью оскорбляла зависимость ее мужа от степных варваров… и что племянница византийского императора… уговаривала Иоанна прервать эту зависимость». [201]

В соответствии со своей исходной установкой С.М. Соловьев рассказывает о событиях на Угре весьма кратко, используя летописи Софийскую II, Синодальную (Вологодско-Пермскую) и Архангелогородский летописец. Центральное место в его изложении занимает рассказ Софийской II летописи о «колебаниях» Ивана III, о большом влиянии на него «злых советников», о волнениях московских горожан, о доблести Ивана Молодого и т. п. Не проявляя ни малейшего сомнения в достоверности этого рассказа, С.М. Соловьев со своей стороны дополняет его и драматизирует: при виде великого князя, возвращающегося в Москву, «народ подумал, что все кончено, что татары идут по следам Иоанна». Иван Молодой не только «решился лучше навлечь на себя гнев отцовский, чем отъехать от берега», но еще и «устерег движение татар, хотевших тайком перебраться через Угру».

С.М. Соловьев приводит подробный пересказ послания архиепископа Вассиана (который «по талантам, грамотности и энергии» выдвигался «на первый план»). Это послание, по мнению Соловьева, побудило великого князя «прервать переговоры с Ахматом».

Вслед за Н.М. Карамзиным С.М. Соловьев подробно и красочно описывает «ужас», который вызвал приказ отступить к Кременцу («опасаясь исполнения… угрозы» Ахмата переправиться по льду): «…ратные люди… бросились бежать к Кременцу, думая, что татары уже перешли через реку и гонятся за ними». Однако в отличие от Н.М. Карамзина (и его источника — Типографской летописи) С.М. Соловьев ничего не пишет о параллельном событии — одновременном бегстве татар (что особенно умиляло летописцев и Н.М. Карамзина). После панического бегства русских Ахмат, «простоявши на Угре до 11 ноября… пошел (курсив мой. — Ю.А. ) назад через литовские волости». С.М. Соловьев впервые заподозрил известие Казанской истории о походе Нур-Даулета и князя В. Ноздреватого как о причине бегства («отступления», по С.М. Соловьеву) Ахмата: во-первых, это известие «находится в одном из самых мутных источников», во-вторых, «Ахмат вовсе не спешил домой», а «сначала остановился в Литве для грабежа».

Что же побудило Ахмата к этому «отступлению?» По С.М. Соловьеву, этих причин было пять: 1) «Казимир не приходил на помощь»; 2) «лютые морозы мешают даже смотреть»; 3) «надобно идти на север с нагим и босым войском»; 4) надо «прежде всего выдержать битву с многочисленным врагом, с которым после Мамая татары не осмеливались вступать в открытые битвы»; 5) «обстоятельство, главным образом побудившее Ахмата напасть на Иоанна, именно усобица последнего с братьями, теперь более не существовало».

Таким образом, С.М. Соловьев не привлек новых источников и очень выборочно использовал старые. Как и его предшественники, С.М. Соловьев не интересовался вопросом о соотношении летописных известий, а использовал в первую очередь те из них, которые больше соответствовали его концепции. Для него характерно преимущественное внимание к Софийской II летописи, что придает всему его изложению довольно тенденциозный, скептический характер. Отвергнув легенду о басме и выразив сильное (и обоснованное) сомнение в достоверности известия о походе Нур-Даулета, С.М. Соловьёв вместе с тем сконструировал новые легенды: о решающем влиянии гордой «племянницы византийского императора», о непрерывных «колебаниях» великого князя под воздействием «злых советников», о мудрости Вассиана и воинских талантах Ивана Молодого. Самое заметное в концепции С.М. Соловьева — сугубое подчеркивание «безгероичного» характера событий: во главе русских стоит вечно нерешительный, слабохарактерный вождь, русские в панике бегут (тогда как татары медленно и с достоинством «отступают»). Как и должно быть по концепции, все происходит само собой — «так называемое иго» падает из-за морозов, из-за нерешительности Казимира и т. п. Концепция и построения С.М. Соловьева оказали определяющее влияние на историографию второй половины XIX — начала XX в. Стояние на Угре надолго превратилось в один из второстепенных сюжетов, не вызывавших большого интереса у исследователей. Крупнейший представитель исторической науки того времени В.О. Ключевский даже не упоминает об этом событии в своем курсе русской истории.

Единственным заметным исключением был Г.Ф. Карпов, посвятивший событиям 1480 г. несколько страниц своей монографии. [202] Заслуга его прежде всего в том, что он первым из исследователей обратил внимание на противоречия в летописных известиях. В летописях он различил два рассказа: «один с официальным характером» (например, в Никоновской летописи), «другой же враждебный к Ивану III». Г.Ф. Карпов высказал предположение, что «рассказ враждебного летописца» «дошел до нас не в первоначальной чистоте», т. е. в разных редакциях: «в лучшей форме» он читается в Софийской летописи, а в других «тон и даже подробности его подверглись игре воображения составителей летописей». Другое предположение Г.Ф. Карпова: составители летописей с официальным рассказом «все-таки подверглись влиянию талантливого враждебного летописца», который, по его мнению, был человеком, хорошо знакомым с делом. Эти замечания Г.Ф. Карпова, несмотря на свой лапидарный характер, положили начало критике летописных источников о событиях на Угре.

Свое собственное изложение событий он строит на использовании обоих летописных рассказов. Он подчеркивает, что Иван Ощера и Григорий Мамон, «злые советники» «враждебного рассказа», были «людьми довольно образованными» и «лучшими дипломатами по степным делам». Советы Ощеры и Мамона Г.Ф. Карпов понимает как предложение «отправить к Ахмату посла с поминками побольше тех, которые дал король, и тогда Ахмат наверно повернет восвояси». Он впервые подвергает критическому анализу рассказ «враждебного летописца» (т. е. Софийско-Львовской летописи) о долговременном пребывании великого князя в Москве, о ропоте горожан, о доблестях Ивана Молодого и т. п. Этот рассказ, который лег в основу концепции С.М. Соловьева, а впоследствии не раз охотно и без всяких сомнений широко использовался другими исследователями (вплоть до наших дней), Г.Ф. Карпов сопоставляет с официальными известиями и отдает предпочтение последним. Он высказывает предположение, что с происхождением «враждебного рассказа» связана «известная партия», сочувствовавшая князю Холмскому и Ивану Молодому; к этой «партии» он относит князей Патрикеевых и Ряполовского. В отличие от Н.М. Карамзина и С.М. Соловьева Г.Ф. Карпов не склонен преувеличивать значение послания Вассиана: по его мнению, оно не повлияло на ход событий. Переговоры с Ахматом продолжались, и в бой с татарами Иван III не вступил.