Дмитрий Володихин - Борьба за Полоцк между Литвой и Русью в XII–XVI веках

Теперь уточним расстановку сил с национальной точки зрения. Вопрос усложняется тем, что в настоящее время среди белорусских историков бытует особая концепция этногенеза белорусов. Предполагается, что белорусский народ существовал в качестве отдельного этноса уже в эпоху раннего средневековья и имел этноним «литовцы», «литвины». В частности, И. Юхо приводит в доказательство последнего тезиса выдержки из источников начиная с конца XIV — начала XV вв. [249] Юхо Я.А. Кароткы нарыс гісторыі дзяржавы i права Беларусь — Мн.: Универсітэцкае, 1992, с. 14–15. Но источники времен гражданской войны 1430-х гг. позволяют полностью отвергнуть подобную точку зрения. [250] Собственно, ее разделяют не все современные белорусские историки средневековья. Г. Саганович и М. Пилипенко относят образование белорусского этноса к концу XVI–XVII вв. — Сагановіч Г.М. Да гісторыі назвы «Белая Русь». // Старонкі гісторыі Беларусi…, с. 69–71; Пилипенко М.Ф. Возникновение Белоруссии. Новая концепция. — Мн.: Беларусь, 1991, с. 107. И. Юхо опирается на показания документов, в которых население ВКЛ выступает как сторона, представляемая своими государями в международных отношениях, — например, цитируется договор 1440 г. между Казимиром Ягеллоном и Великим Новгородом. Но в этом случае понятие «литвины» объединяет население ВКЛ не по этнической, а по государственной принадлежности. Приведенный И. Юхо в качестве еще одного примера список русских городов (конца XIV — начала XV вв.), в котором Крево, Слуцк, Друцк, Орша, Новогрудок, Борисов, Полоцк, Минск и Витебск одинаково отнесены к «литовским» городам, в качестве доказательства малопригоден. Сам список озаглавлен: «Список русских городов, дальних и ближних». Опубликовавший его М.Н. Тихомиров отмечал, что Борисов, Полоцк, Витебск, Друцк и т. д. попали в группу «литовских городов», поскольку к моменту создания списка они были включены в ВКЛ без признаков самостоятельности, как, например, «волынские города» или «киевские города». [251] Тихомиров М.Н. Список русских городов дальних и ближних. // Исторические записки. — М., АН СССР, 1952, вып. 40, с. 224.

М.Н. Тихомиров указывает в качестве фактора, определяющего, что считать русскими городами, языковой принцип. Ведь в список вошли Крево, Вильно и Троки — хотя и литовские по этническому признаку, но с русским населением. А вот города чисто литовские, вроде Кайданова, — в список не включены. [252] Там же, с. 218. Так являются ли поэтому Троки и Крево белорусскими городами? Е. Охманьский в специальном исследовании, посвященном определению восточных этнических границ собственно Литвы в эпоху средневековья, указал этот рубеж достаточно четко: Полоцк, Витебск, Орша, Мстиславль и Друцк остались восточнее этой линии, в составе Руси. К Литве XIV–XVI вв. Охманьский относит Вильно, Троки, Новгородок, Слоним, Волковыск, Гродно, Браслав, Минск. [253] Ochmański J. Litewska granica etniczna na wscnodzie od epoki plemiennej do XVI wieku. — Poznań, 1981, с. 70, 73, 81. Для времен гражданской войны белорусско-литовские летописи (в том числе и наиболее древние среди них — Супрасльская и Никифоровская) весьма однозначно различают «Русь» и «Литву». Вот характерный пример из Хроники Быховца: «На лето… князь великий Свидригайло, собравшися со князи русскими и з бояры, и со всею силою рускою и пойде ко Литве»; подобная же фраза в летописи Красинского: «тое ж зимы в другой раз князь великый Швитригаило собрал силу великую русскую и поидеть на Литву, а повоевали литовское земли много множество…» [254] ПСРЛ, т. 32, с. 155; ПСРЛ, т. 35, с. 142. Не менее четко этническое разделение и в польских хрониках Яна Длугоша, Мартина Кромера и Мачея Стрыйковского. Собственно, здесь не требуется особых доказательств, следует лишь открыть любую из этих хроник на любой странице, повествующей о войнах 1430-х гг. в ВКЛ, и указанное разделение буквально бросится в глаза. Один лишь пример: М. Стрыйковский, перефразируя Длугоша, пишет, что к 1432 г. литовская шляхта приобрела к Свидригайло стойкую неприязнь, по той причине, что он раздавал уряды «руссакам и Москве». [255] Stryjkowski М. Kronika polska, litewska, zmodzka i wszystkiej Rusi (далее: «Stryjkowski…»). — Warszawa, 1846, т. II, с. 185. Столь же безапелляционно делят население ВКЛ на русских и литовцев немецкие хроники, например Хроника Конрада Битшина, продолжателя Дюсбурга, или Старшая Гохмейстерская Хроника, причем последняя наряду с русскими и литовцами выделяет и жмудинов (самогитов — samayten ). [256] Scriptopes rerum prussicarum. — Leipzig, 1866, т. III, с. 484, 498, 628. Не является исключением актовый материал. Блестящий пример этнического самосознания являет собою один памятник смешанного литовско-русского происхождения, который, будь И. Юхо прав, следовало бы считать «белорусским», — поручительство знатнейших людей ВКЛ перед королем Ягайло за взятых им в 1431 г. литовских пленников. Поручительство это начинается словами: «Мы, князья и бояре земель Литвы и Руси…» [257] Monumenta medii aevi Historica res gestas Polonicae illustrantia. — Krakow, 1876, т. II, № 74. О переговорах по поводу пленных см. грамоты 74, 75, 77, 79.

Итак, в середине XV в. на территории ВКЛ еще не сложилось единого белорусского этноса, но соседствовали литовский и русский народы. Условно можно называть русское население ВКЛ белорусами, поскольку, во-первых, процесс формирования этнических признаков уже шел, и, во-вторых, просто для удобства изложения, т. к. терминологические разночтения в данном случае принципиального значения не имеют. Но при этом необходимо помнить: во времена Свидригайло до появления собственно белорусов оставалось еще не одно столетие.

Выше уже говорилось, что многие историки отзывались о гражданской войне в ВКЛ как о битве двух народов: литвы и руси. Так ли это? Был ли лагерь Свидригайло чисто русским, или хотя бы в основном русским в этническом отношении? Источники, на первый взгляд, подтверждают это: как белорусско-литовские летописи, так и польские и немецкие хроники. Наиболее пространным источником по истории гражданской войны служат хроники Яна Длугоша, Мартина Кромера и Мачея Стрыйковского. Впрочем, Хроника М. Кромера самостоятельного источникового значения в данном случае не имеет: по периоду 30-х гг. XV в. Кромер, как показывает сравнение текстов, прилежно повторяет Длугоша, лишь сокращая и в ряде случаев стилизуя его. [258] Kronika Marcina Kromera. // ZDP, т. III. — Warszawa, 1767, с. 510–525, 530, 540. Исторические сочинения Деция и М. Меховского (в отношении последнего имеется в виду «Польская Хроника», см. по изд. в Poloniae historiae corporis. — Basileae, 1582) не имеют информационной ценности по той же причине. Меховский, например, имел некоторые дополнительные, помимо Длугоша, источники по истории Польши и Литвы в XV в., но они вплоть до 1480 г. буквально утоплены в Длугоше. [259] Barycz H. Zycie i twórczość Macieja z Miechowa. // Maciej z Miechowa 1459–1523. — Wrocław, Warszawa: Ossolineum, с. 50, 67–68. Хроника М. Стрыйковского в большинстве случаев оказывается по данному периоду более краткой по сравнению с Длугошем, но в ряде мест она пространнее и весьма часто отличается от длугошевского изложения содержательно. У Стрыйковского обнаруживается значительное количество подробностей, неизвестных Длугошу, когда речь идет о ключевых моментах гражданской войны: о подготовке битвы при Ошмянах 1432 г., или, скажем, о походе Свидригайло на Литву в 1433 г. [260] Stryjkowski…, с 187,189. Сравните у Длугоша: Długosz J. Dzieła wszystkie (далее: «Długosz…»). — Kraków, 1869, т. V, с. 454–455, 480. Длугош не упоминает ни разгрома войском сторонников Свидригайло Сигизмундова гетмана Петра Монгердовича (Петряша Монтигирдовича), ни казни Сигизмундом Яна Монивида, соратника Свидригайло. [261] Stryjkowski…, с. 189, 190. А. Рогов в специальном исследовании, посвященном источниковедению Хроники Стрыйковского, отмечал использование им по временам Свидригайло не только польских источников, но и «летописца типа Быховца и ряда других белорусских летописей». Рогов выделил некоторые известия, остальными польскими авторами не упоминаемые. [262] Рогов А.И. Русско-польские культурные связи в эпоху Возрождения. — М., 1966, с. 205–207. Помимо этого Стрыйковский совершенно по-иному, по сравнению с Длугошем, относится к материалу. У Длугоша способ изложения приближен к стилю средневековых хроник, у Стрыйковского наблюдается в большей степени манера работы историков Нового времени. Он источниковед, он сравнивает свидетельства различных источников, подвергает их критике, ему уже известны понятия большей и меньшей достоверности источника; сомневаясь в каком-либо факте, Стрыйковский по два, по три раза возвращается к его анализу. [263] См., напр., о судьбе литовского воеводы Довгерда Дедигольдовича — Stryjkowski…, с. 178, 198. Исходя из всего сказанного выше, Хронику М. Стрыйковского следует рассматривать как совершенно самостоятельный источник по истории гражданской войны 1430-х годов.