Михаил Пыляев - Замечательные чудаки и оригиналы

В этих жилых покоях, стены которых были то мраморные, то покрытые разноцветным штофом, были и микроскопические картины, писанные масляными красками, и пианино с нотами, и полная миниатюрная библиотека, и целый арсенал оружия, ящик с пистолетами Лепажа, сигары, бильярд и т. д. И все эти лилипутные вещи - серебряные столовые тарелки и блюда, сделанные отдельно замечательными художниками, - должны им были стоить большого труда и терпения, начиная от рояли, фортепиано и до библиотеки. Для напечатания только одних заглавий книг, необходимо было придумывать такой мелкий шрифт, который можно видеть только на наших ассигнациях. Паркет в обоих этажах был мозаичный. Сводчатый подвал под домиком вмешал погреб, в котором в открытых ящиках хранились всевозможные дорогие вина, укупоренные заграницей.

Не забыта ни одна мелочь, даже восковая свечка, приготовленная для зажигания канделябр. В одной из комнат сидят пестро одетые дамы, а в дверях - фигура военного, «времен очаковских», хозяйка приветствует его рукой. В другой комнате хозяин и гость кушают кофе; в бильярдной идет игра, все фигуры одеты в надлежащие того времени костюмы. Жизнь старого русского дома искусно схвачена в целом ряде моментов.

Разорившись Н[ащоки]н заложил курьезную модель своего московского дома нотариусу Пирогову: последний рассчитывал с хорошим барышом продать её чуть ли не в казну, как большую редкость. Покупка не состоялась, и модель долго не продавалась у известного в Москве в пятидесятых годах антиквария Волкова. Эта старинная барская редкость несколько лет тому назад была выставлена на ремесленной выставке и затем продавалась с аукциона.

Говоря о причудных игрушках доброго старого времени, мы не можем не упомянуть о другом таком же миниатюрном домике, который назначался для поднесения императору Петру Великому.

В Утрехте в начале XVIII столетия жил богатый негоциант Брандт, посвятивший себя искусству, для которого нет настоящего имени, но которое можно назвать миниатюрной механикою. Он достиг в этом такого совершенства, что все его работы ценились очень высоко. Когда Петр Великий приехал в Амстердам, Брандт находился в этом городе. Государь, увидев работы его, удивился терпению и искусству, с какими они сделаны. «Дорого бы я дал, чтоб иметь у себя какую-нибудь особенно отличную работу Брандта», - сказал однажды государь. Брандт, узнав об этом, решился сделать для государя миниатюрный голландский домик со всем убранством, мебелью и домашними принадлежностями. Он работал не отрываясь только двадцать пять лет. И что это была за прелесть! Что за чудо!

Этот настоящий дом со всеми мелочами, со всем голландским комфортом до малейшей безделицы. Здесь были обои, сделанные на утрехтских фабриках, белье, вытканное лучшими утрехтскими мастерами. Серебряная посуда была отлита в нарочно приготовленных самим Брандтом формах, которые он потом уничтожил. Фарфор был выписан из Японии. Этого мало: даже книга была напечатана в Майнце такая, что её можно было спрятать в ореховую скорлупу. Потом хрустальная люстра, отделанная с удивительным искусством; клетка, в которой и муха едва могла бы поместиться; столовая комната с мраморным полом; чайный стол со всем прибором; картинная галерея, кабинет редкостей; спальня с кроватью, убранная самыми роскошными тканями, и проч. Окончив все это, Брандт послал в Петербург письмо, в котором уведомлял, что работа эта окончена и просил позволения представить её государю. Петру Великому в то время было не до игрушек - он находился в походе. Резидент, получивший в Петербурге известие, велел прежде доклада царю осведомиться, сколько Брандт хочет взять за свою работу. Такой вопрос огорчил художника, двадцать пять лет жизни посвятившего на эту работу и по богатству своему не имевшего нужды в деньгах. Он не захотел после этого посылать в Петербург свое произведение, которое таким образом осталось в Голландии и, как любопытная вещь, показывается путешественникам в Гааге.

Возвращаясь опять к характеристике Н[ащоки]на, мы находим, что иногда на вечера к нему собиралось немало оригиналов и чудаков того времени; он ловко умел их вызывать на разговоры и воспоминания. Так, у него бывала одна старушка-княгиня, которая в молодости была страстно влюблена в Потемкина и выпросила у него на память голубую ленту, с которой всю жизнь не расставалась ни днем ни ночью. При том эта барыня отличалась необыкновенною скаредностью и не шила себе платьев чуть ли не с кончины великолепного князя Тавриды. Вместо чепца носила она на голове шлык из платка, платье было заплатанное, грязное, но при всем своем неряшестве носила через плечо на груди потёмкинскую ленту. Н[ащоки]н особенно покровительствовал вcем вралям и собирал их для потехи целыми десятками на свои вечера. В последние годы своей жизни Н[ащоки]н предался модной тогда страсти к вызыванию духов и столоверчению. Он беседовал с духами посредством столиков и тарелок с укрепленными в них карандашами. Он вызывал большей частью умерших своих друзей - Пушкина и Брюллова. Исписав горы бумаги, он вскоре сжёг всё написанное и отслужил в доме молебен. После этого он познакомился с одним евреем-доктором, известным тогда в Москве и проживавшим в глуши - в Сокольниках. Этот эскулап привлекал к себе богатых москвичей тем, что будто бы нашел средство делать золото и при лунном свете с помощью розы сгущать его на левой ладони руки в настоящие рубины. Н[ащоки]н оказался одним из первых его адептов и полюбил алхимию. Доктор стал тянуть у него деньги и обирать последние его крохи. При алхимических опытах он говорил ему:

– Нам недостает только одного растения, которого не найдешь в России.

– А какое же это растение? - спрашивал Нащокин.

– Баранец.

– Что это за баранец?

– Трава, которая пищит по зорям, как ребенок, когда вытаскиваешь её корни.

– А где можно её достать?

– В Азии, на горах.

– Что ж, - произносил решительно Нащокин, - мы можем туда съездить. В скором времени я получу с князя десять тысяч рублей.

– Будем надеяться!

Н[ащоки]н, получив эти деньги, повёз их доктору, но последний за разные мошенничества был выслан на жительство в Сибирь. Н[ащоки]н приуныл. Скоро полученные деньги были истрачены, кредита также нигде не было. Жил тогда в Москве полковник Калашников, человек более чем богатый, добрый, известный франт и волокита до поездки за границу, но сделавшийся отъявленным филантропом по возвращении в Москву. Про него ходили слухи, что будто он, как и Ч[аада]ев [16] Чаадаев Петр Яковлевич (1794-1856). , принял католичество. Калашников по первому требованию вручал по пяти рублей бедным офицерам и по десяти - штабс-офицерам. Нащокин стал обращаться к нему в критические минуты.