Кэролли Эриксон - Елизавета I

Давно уже в Тауэре не было столько пленников. Сотни последователей Уайатта арестованы, десятки казнены. Заговорщики из Девона и других мест, не дошедшие до Лондона, отыскивались по всей стране и каждодневно представали перед судом вместе со свидетелями, готовыми дать против них показания. Многие из главарей заговора, включая Крофтса и Трокмортона, непосредственно общавшихся с Елизаветой, а также самого Уайатта, все еще ожидали приговора. Но двоих уже не было. Гилфорда Дадли, сына Нортумберленда, казнили вскоре после вторжения Уайатта в столицу (его братья, в том числе близкий приятель Елизаветы в ее детские годы Роберт Дадли, все еще ожидали высочайшего помилования); слишком опасным сочли и сохранить жизнь Джейн Грей, давней сопернице королевы Марии.

Для нее соорудили специальную плаху, на месте для особ королевской семьи, как раз там, где некогда казнили в младенческие годы Елизаветы Анну Болейн и Екатерину Хауард. Мария не пощадила ее, и Джейн отошла в мир иной, как подобает доброй христианке. Что, разобрали эту плаху, мучительно вопрошала себя Елизавета, или все еще стоит в ожидании новой жертвы — сестры королевы?

Вот уже более месяца томится она вместе с приближенными в сырой и душной каменной темнице, в Колокольной башне, где высокие крашеные окна пропускают скорее холод, чем свет. Вновь Елизавету поместили со стороны реки с ее туманами и испарениями, против чего предостерегали врачи, и огонь в большом камине (даже если его зажигали) почти не согревал. Двадцать лет назад Генрих VIII бросил в ту же темницу престарелого епископа Бишопа, и он оставался здесь, больной и всеми забытый, пока одежды его не истлели, а сам он не превратился в бестелесный дух. Этажом ниже томился некогда в заключении Томас Мур, проводя бесконечные часы в молитвах за своего суверена, который решил провозгласить себя главою церкви, чтобы не дочь Екатерины Арагонской, но ребенок Анны Болейн стал наследником трона. Оба давно умерли, а дочь Екатерины Арагонской взо- шла-таки на английский престол; последует ли теперь дитя Анны Болейн за своей матерью?

В этих мрачных стенах, узница среди других обреченных узников, убедившаяся, что королевского милосердия добиться ей не удалось, Елизавета, должно быть, часто задумывалась о смерти. Конечно же, она вновь и вновь подступалась к самому этому понятию, припоминая соответствующие фрагменты из Цицерона и Библии, перебирая в памяти поэтические метафоры, опустошая кладезь знаний, вложенный некогда в нее учителями, и так до бесконечности, пока не возникало гнетущее чувство неотвратимой угрозы. Наверное, воображение рисовало ей и реальные образы смерти: преступники, поднимающиеся на плаху, последние мысли, последние взгляды, обезглавленные тела, вечность. Много лет спустя она признавалась одному французскому вельможе, что сама мысль о зазубренном топоре, вновь и вновь опускающемся на шею, пугала ее настолько, что она, как некогда мать, твердо решила попросить палача-француза сделать свое дело одним ударом.

Но может быть, все еще обойдется. Может быть, ее просто приговорят к пожизненному заключению или будут держать здесь, пока живы Мария и ее ребенок, если, конечно, у нее будут дети. Эта промозглая камера с ее грязной уборной станет ей домом, и она научится отсчитывать месяцы и времена года по тому, как ложатся на стену тени, и оплакивать свою уходящую молодость в ожидании — день за днем, день за днем — либо смерти королевы, либо испанского вторжения, либо нового восстания, а иначе отсюда не выбраться.

Вот и все, больше и думать было не о чем. Ни посетителей, ни новостей, ни книг, ни писем, а просьбы, адресованные старому Джону Гейджу, камергеру и главному ее тюремщику, оставались без ответа. «Гейдж, — говорила впоследствии Елизавета, — был добрый человек, но возраст и разнообразные обязанности заставляли его о многом забывать».

По прошествии нескольких недель Елизавете была дарована неожиданная милость. Ей разрешили гулять вдоль зубчатых стен, соединяющих Колокольную башню и башню Бичема. Проход составлял три фута в ширину и приблизительно семьдесят в длину, и вид отсюда открывался самый угрюмый — на Зеленую башню. И тем не менее это был свежий воздух, и солнечный свет, и хоть какая-то разминка. Не упуская ни единой возможности, Елизавета мерила шагами узкий коридор, под взглядами стражников, пристально наблюдающих за тем, что происходит, и даже пытающихся как будто угадать ее мысли.

Совершались казни. Уайатт умер 11 апреля, лорд Томас Грей, дядя Джейн, — 24-го. В мае был обезглавлен за участие в покушении на жизнь королевы Уильям Томас, ученый и писатель, чьи книги, особенно по итальянской истории, Елизавета читала еще в раннем отрочестве. Но многие из других главных заговорщиков, а также ее слуги и знакомые были еще живы — во всяком случае, у Елизаветы не было оснований в этом сомневаться. Одного из них, Николаса Трокмортона, даже оправдали. К удивлению королевы и членов Совета, судьи («все еретики», по словам Ренара) провозгласили: «Не виновен» — и когда после вынесения оправдательного приговора Трокмортона вновь препроводили в Тауэр, «толпа огласилась радостными криками, люди подбрасывали в воздух шапки», не только празднуя избавление от смерти верного слуги Елизаветы, но и словно предчувствуя счастливый исход ее собственного дела.

Впрочем, эта победа не осталась без последствий. Судей обвинили в «тайном сговоре с подсудимым», подвергли шестимесячному тюремному заключению и наложили на них крупный штраф.

Но волна мести пошла на спад. Ренар по-прежнему пугал Марию предупреждениями об угрозе, нависшей над ее нареченным — испанским принцем, — и возможностью новых бунтов, куда более опасных, чем недавний (он даже дал ей почитать Фукидида на французском, чтобы укрепить ненависть к бунтовщикам), однако же на Страстную неделю она уступила настояниям некоторых членов

Совета и помиловала больше десяти знатных вельмож — участников восстания, а вскоре после того всеми было отмечено, что портрет Елизаветы, убранный сразу после ее опалы, вернулся на свое место рядом с портретом самой королевы.

В общем, при отсутствии новых убедительных свидетельств и каких-либо признаков очередного бунта можно было с большой степенью вероятности утверждать, что казнь Елизавете не грозит, хотя неутомимые следователи в своих последних докладах королеве сообщали, что ее сестра действительно накапливала в одном укрепленном доме оружие и провиант с «целью соучастия в бунте». Звучали предложения удалить Елизавету, ибо она представляет угрозу принцу Филиппу; при этом совершенно не обязательно содержать ее в невыносимых условиях Тауэра. Можно послать ко двору энергичной, мужеподобной сестры Карла V Марии, регентши Нидерландов; можно — в Понтефракт-Касл, на границе Йоркшира, туда, где был брошен в темницу и убит Ричард II; можно выдать замуж — либо за границей, как настаивал Ренар, либо в Англии, все за того же Кортни, которого в мае освободили из заключения и отправили под конвоем в отдаленный замок на севере страны.