Вячеслав Красиков - Победы, которых не было

Я никогда не забуду первой трапезы с русскими. Я сидел между Иоффе и Сокольниковым, нынешним комиссаром финансов. Против меня расположился рабочий, которому множество приборов на столе доставляло видимые затруднения. Он пытался так или иначе употребить их в дело, но, в конце концов, воспользовался только вилкой для того, чтобы поковырять ею в зубах. Наискось от меня рядом с князем Гогенлоэ сидела госпожа Биценко, с другой стороны которой поместился крестьянин — типично русская фигура с длинными седыми кудрями и большой косматой бородой. Он вызвал улыбку у прислуживающего денщика, когда на вопрос, какого вина он желает, красного или белого, ответил, что выберет то, которое покрепче.

Иоффе, Каменев, Сокольников, особенно первый, производили впечатление чрезвычайно интеллигентных людей. С большим воодушевлением говорили они о лежащей перед ними задаче возвести русский пролетариат на вершину благополучия и счастья. Все трое ни минуты не сомневались, что так оно и будет, если народ сам будет управлять страной, руководствуясь учением Маркса. Самое меньшее, о чем мечтал Иоффе, это — чтобы всем людям жилось хорошо. А некоторым, среди которых он явно числил и себя, даже несколько лучше, чем прочим. Кроме того, все трое совершенно не скрывали, что русская революция есть лишь первый шаг к счастью народов. Само собой разумеется, говорили они, невозможно, чтобы государство управляемое на началах коммунизма, продержалось долго, если окружающие государства будут управляться на основах капиталистических. Поэтому цель, к которой они стремятся, есть мировая революция. Во время этих разговоров у меня в первый раз появились сомнения — правильно ли было то, что мы вошли в переговоры с большевиками. Они обещали народу мир и благоденствие. Если им теперь удастся вернуться домой, заключив мир, то их положение в глазах широких масс, годами ждавших конца войны, сильно упрочится…

Русский колосс в течение ста лет в политическом отношении оказывал такое давление на Германию, что нельзя было не испытывать известного чувства облегчения при мысли о том, что русское могущество на некоторое время уничтожено революцией и большевистским хозяйничаньем. Но чем больше до меня доходило сведений о неистовствах большевиков, тем сильней я склонялся к тому, чтобы пересмотреть мое отношение к этому вопросу. По-моему, порядочный человек не мог спокойно и безучастно наблюдать, как избивают целый народ… Поэтому с весны 1918 года я стал на ту точку зрения, что правильнее было бы отказаться от мира. Пойти походом на Москву, создать какое-нибудь новое правительство, предложить ему лучшие условия мира, нежели в Брест-Литовске, — например, вернуть ему в первую голову Польшу, — и заключить с этим новым русским правительством союз. Подкреплений для такого похода Восточному фронту не понадобилось бы. Майор Шуберт, наш новый военный атташе в Москве, первым высказавшийся за решительное выступление против большевиков, полагал, что двух батальонов для наведения порядка в русской столице было бы вполне достаточно. Хотя я и считал его точку зрения слишком оптимистической, но все-таки тоже был уверен, что нам хватило бы с избытком для этого начинания тех немногих дивизий, которыми мы располагали. В то время у Ленина и Троцкого еще не было Красной Армии. Они были заняты разоружением остатков старой армии и отправкой ее по домам. Их власть опиралась всего лишь на несколько латышских батальонов и вооруженных китайцев, которых они употребляли главным образом в качестве палачей. Мы легко бы смели большевиков, продвинувшись на линию Смоленск-Петербург. И заняв ее, образовали бы новое русское правительство, избавив эту страну от невыразимых страданий и предотвратив смерть миллионов людей. Однако в Берлине все внимание было уже сосредоточено на Западном фронте. И наше предложение сочли лишней дополнительной обузой».

Русская октябрьская революция 1917 года в мире до сих пор комментируется по-разному. Например, в Финляндии, которая получила независимость именно из рук Ленина, даже те, кто негативно относится к большевистскому перевороту, обычно отдают должное его «интернациональному характеру». В Польше, наоборот, традиционно преобладают критические настроения. Хотя и эта страна в начале XX столетия также была провинцией царской России и в самостоятельное государство превратилась лишь благодаря победившему в Петрограде большевистскому выступлению, а также провозглашенному его лидерами принципу самоопределения всех народов. Но, видимо, события последующих (как, впрочем, и предыдущих) лет в истории российско-польских отношений оказались столь драматичны, что память об «октябрьском эпизоде» все же оказалась в итоге окрашена в «радикальный черный цвет».

Среди множества российско-польских конфликтов современные польские историки особо часто обращаются к событиям советско-польской войны начала прошлого века. По всей вероятности, это обусловлено двумя причинами. Во-первых — тем, что о победах рассуждать всегда приятней, чем о поражениях. Тем более, что за последние три столетия это единственный серьезный успех польских национальных вооруженных сил. Во-вторых, поляки традиционно широко отмечают все годовщины Рижского мира, который на официальном международном уровне закрепил как победу в той войне, так и само воссоздание современной независимой Польши.

Начало реставрации польской государственности практически сразу же повлекло за собой скоротечный, но жестокий и масштабный конфликт, вошедший в историю под названием советско-польской войны 1920–1921 годов. Именно ее имел в виду автор известной русской революционной песни, слова которой вынесены в заголовок. Под «панами» подразумевались, конечно же, буржуи и помещики. Но в Польше «пан» обращение всеобщее. И банкир с министром «паны», и бездомный нищий — тоже «пан». Поэтому поэт, сам, видимо, того не желая, попал в «десятку». Ведь война против Красной Армии тогда, в конце концов, превратилась во всенародную без всяких преувеличений. В Польше о ней хорошо помнят и ныне. В России — напротив, ее уже почти забыли. Хотя некогда история этой войны будила такие политические страсти, что любому советскому историку работа над этой темой могла стоить карьеры, а то и жизни.

Поделенная в конце XVIII века между Россией, Австрией и Пруссией, Польша более 120 лет не существовала как самостоятельное государство. Но во время Первой мировой войны, в результате поражений и отступления русской армии, вся бывшая территория Речи Посполитой оказалась под контролем австро-германцев. Последние посчитали в тот момент выгодным для себя использовать в политико-пропагандистских целях поляков и не стали препятствовать их стремлению к самоопределению. Под строжайшим немецким контролем, конечно.