Венсан Робер - Время банкетов [Политика и символика одного поколения (1818–1848)]

Летом 1820 года молчать сделалось уже невозможно; недостаточно было просто выразить почтение либеральным депутатам, которых стало гораздо больше, чем два года назад, и которые не все успевали взять слово в палате. Требовалось мобилизовать общественное мнение, чтобы обеспечить переизбрание этих депутатов и постараться, чтобы выборы департаментских коллегий, предусмотренные законом о двойном голосовании, не закончились чересчур благоприятно для ультрароялистов. Для этого мало было пустить в ход условленные аллюзии, понятные только посвященным, тем более что толпы, собиравшиеся на улице, чтобы приветствовать депутата, и окружавшие дом, где проходил банкет, были гораздо менее управляемыми и оттуда в самом деле вполне могли раздаться какие-либо мятежные призывы. Итак, чтобы не прослыть сообщниками Лувеля, революционерами и террористами, либералам пришлось произносить внятные речи. Можно ли полагать, вослед разгневанным представителям властей, что либералы вели себя лицемерно? По отношению к некоторым гостям такой вывод вполне правдоподобен. Более чем вероятно, что юный Арман Мофра Дю Шателье, который, судя по всему, в Кемпере произнес тост за «храбрецов из луарской армии» (и который, между прочим, из‐за этого пострадал), не питал горячей любви к старшей ветви Бурбонов [98] Этот юный таможенный служащий из Дуарнене, будущий историк Революции в Бретани, был выходцем из знатной семьи, принявшей сторону Революции; в реннском лицее, рассаднике федератов, карбонариев и республиканцев, он учился вместе с Пьером Леру. Генеральный прокурор Бурдо обратил на него внимание министра торговли, и юношу перевели в Арденны. ; на улицах Ренна и Нанта в июне студенты громко кричали: «Да здравствует Республика!», а этот возглас, вне всякого сомнения, звучал мятежно. Однако говорить о лицемерии было бы неверно применительно к самим депутатам и к большей части гостей на банкетах, мирных буржуа, не желавших новой революции. Они выступали за короля и за Хартию, прежде всего, вероятно, за Хартию, и прекрасно знали, что ни один здравомыслящий человек, даже среди самых больших радикалов, не рискнет в создавшейся ситуации устроить скандал во время тоста за короля. Все слишком дорожили единством общественного мнения и не стали бы подвергать его опасности: именно поэтому до 13 февраля 1820 года все пировали молча, но теперь, после убийства герцога Беррийского, предпочитали заблаговременно принять меры и публично произнести тост за здоровье царствующего монарха. С другой стороны, видя, как власти лишают общество одной конституционной гарантии за другой, и опасаясь возвращения к Белому террору, некоторые радикалы уже подумывали о создании тайных организаций.

Следует признать, что либеральные банкеты первых лет эпохи Реставрации никогда не вызывали в ультрароялистской прессе взрывов негодования, сравнимых с теми, какие вызвал десяток лет спустя большой банкет в «Бургундском винограднике». В официальных корреспонденциях о некоторых их чертах говорилось с осуждением; в глубине души противники либералов подозревали, что на банкетах творится что-то политически неблагонадежное. Но ультрароялистская пресса расправлялась с «либеральными агапами» [99] Агапа — вечернее или ночное собрание первых христиан для молитвы, причащения и вкушения пищи. — Примеч. пер. лишь с помощью насмешек (в связи с банкетом на улице Горы Фавор ультрароялисты издевались над «конюшнями», над «кормушками Франкони») и, главное, пренебрежения. Больше того, никто не возмущался терпимостью властей по отношению к лицам, явно питающим антимонархические настроения: все понимали, что те, кто устраивает столь унылые празднества, никакой опасности не представляют. «Унылый, как обед в „Радуге“», — писало «Белое знамя» еще в марте 1820 года по поводу одного из либеральных мероприятий, а ведь оно состоялось во время карнавала [100] Le Drapeau blanc. 1820. Т. I, 6 e livraison. P. 270. . Этот пренебрежительный тон невозможно объяснить только потребностями ежедневной полемики; ведь тогдашние журналисты были люди острого ума, они умели язвить и находили в этом удовольствие. Значит, пренебрежение показалось ультрароялистам самой эффективной тактикой; значит, они сочли, что либеральные банкеты не опасны, потому что смешны. Но если эти банкеты казались роялистам смешными, причина в том, что они нарушали негласные нормы тогдашней общежительности. Между тем эти нормы, именно в силу своей негласности, могут остаться для нас совсем непонятными, если мы не попытаемся реконструировать обстановку банкета той эпохи. Мы не сможем вынести суждение о важности этих банкетов, об их потенциальном влиянии на общественное мнение и в конечном счете об их собственном политическом значении, если не сумеем оценить, насколько они отклонялись от культурных норм своего времени.

Как это сделать? Современники тут нам не помощники, потому что, прекрасно зная, что они делают и какой смысл вкладывают в свои действия, не испытывали потребности это объяснять. Здесь требуется внешний наблюдатель, этнолог до рождения этнологии, который бы старательно описал обыкновения французов того времени или по крайней мере определенных французов, потому что они показались ему странными и завораживающими. Ведь ощущение экзотики — это главная пружина этнографического описания; однако, по-видимому оттого, что банкеты в ту пору устраивались повсюду в Западной Европе и во всех слоях французского общества, экзотическими они не казались ровно никому. Поэтому нам придется прибегнуть к косвенным методам. Для начала попытаемся выделить основные характеристики того, что современники называли банкетами «корпораций»: под корпорациями подразумевались не только старинные ремесленные организации в их старой или новой форме, но и другие более или менее определенные социальные группы: преподаватели и студенты одного и того же учебного заведения, национальные гвардейцы… Опираться мы будем на редкие свидетельства, касающиеся народной и ремесленнической общежительности эпохи Реставрации, а затем сопоставим их с крохами информации о других собраниях, проходивших в менее простонародной среде.

Что касается политических банкетов, совершенно ясно, что их описаний, сделанных наблюдателем беспристрастным или по крайней мере неангажированным, не существует, и это вполне предсказуемо. Нет и единого источника, который позволил бы составить список всех политических банкетов 1820‐х годов, как общенациональных, так и местных. Чтобы создать представление о том, что люди того времени назвали бы «физиологией» банкета эпохи Реставрации, нам придется опираться на фрагментарные указания, рассыпанные в нескольких десятках описаний политических банкетов; эти описания почерпнуты из административных архивов, из ежедневных газет и даже из литературы; с их помощью мы постараемся создать некое подобие этнологической модели банкета в период с 1818 по 1830 год. Благодаря этому легче будет объяснить некоторые уже отмеченные нами особенности либеральных агап, а затем и понять как вынужденную терпимость властей, так и надежды, которые возлагали либералы на эти своеобразные политические манифестации.