Олег Будницкий - «Права человека и империи»: В. А. Маклаков - М. А. Алданов переписка 1929-1957 гг.

BAR. 5–5.

В.А. Маклаков — М.А. Алданову {470}, 3 сентября 1948

Paris,

3 Сентября 1948

Дорогой Марк Александрович,

Меня смущает, что противники (Кер. и Тер.) находят, что я согласен с обоими. Ведь это можно объяснить тем, что я или лукавлю или не знаю, что думаю. И мне хочется Вам пояснить мое отношение к спору.

Когда мы расстались в последний раз, я сказал Теру, что, по-моему, между ним и Кер. тоже нет разницы; я так и думаю; разница только в оттенках, а может быть, даже в словах.

Мы вообще не говорим о людях, которые себя «продали» из выгоды или страха. Они не интересны, и о них и Т., и К. одинакового мнения. Говорим только о тех, которые искренне думали этим служить России, чтобы свалить в ней большевизм, пошли же к Гитлеру и надели германскую форму, рассчитывая, что победа Гитлера освободит Россию. Это — типичное пораженчество.

И я думаю, что в суждении о них между нами принципиальной разницы нет. Эта политика была большой ошибкой, и если бы она удалась, это было бы для России несчастьем. В этом между нами тоже разногласия нет. Мы все эту политику осуждали. Вопрос в том, как сейчас надо относиться к тем, кто ее тогда представлял и кто искренно верил, что победа Гитлера для России полезна.

Я бы понял тех, кто вообще осуждает всякое пораженчество. Но Вы сами заметили, что в известные моменты мы бывали все пораженцами. Не нам занимать позу патриотов без упрека. Если все дело в том, что эта политика была неразумна, что Гитлер опаснее Сталина — то здесь вопрос не принципа, а фактической оценки политического положения. Можно спорить и не соглашаться, но не согласных с собой нельзя осуждать, считать недостойными. В этом тоже мы как будто согласны. Убежден, что так будут судить власовцев и нас наши потомки. Разница между нами в словах, за которыми скрываются «эмоции». В тот момент, когда победа Гитлера над всей Европой, в том числе Англией, могла казаться вполне вероятной, СССР явился нашим неожиданным и единственным спасителем. Мы все пережили чувство облегчения и радости от первых советских удач. Опять увидели ту Россию и тот русский народ, которых не видали за коркой СССР. И когда в этот момент русские люди одели гитлеровский мундир и пошли ему помогать против Сталина — мы все их считали врагами. Этого чувства злобы на них мы не могли сразу забыть; оно проходит с течением времени и с ближайшим ознакомлением с ними. Но оно проходит постепенно и различными темпами в зависимости от темперамента и от силы пережитых эмоций. Оттого так бесплодны споры — на ком onus probandi и т. д., за кого презумпция и т. д. Но так как страсти еще не улеглись, то неосторожно и неразумно их гальванизировать нашими препирательствами.

Я бы запретил употреблять слово «власовец», которое пока разделяет. И чем настоящий власовец хуже того, кто, не надев мундира, в душе хотел победы Гитлера, а не России. Наконец, у людей разные степени терпимости и способности прощать. Я бы совершенно спокойно мог сотрудничать в газете, где писал бы бывший власовец, другие — нет. Это не принципиальное разногласие, и я вообще не допускаю, чтобы по этому вопросу могло бы между нами быть принципиальное и неустранимое разногласие.

Среди власовцев есть также совершенно различные люди: и те, кто до сих пор думает, что победа Гитлера была бы предпочтительнее для России и для мира; то, что сейчас происходит, — вода на их мельницу; только этого они публично не скажут и полемизировать с ними не придется. Есть те, кто признают, что они ошиблись. Есть те, которые скажут, что хотели разложить немецкие войска. Есть те, которые сознают, что не выдержали плена и «согрешили»… Как обо всех судить одинаково? Их так же не надо осуждать, как выдавать им за это аттестат благонадежности; это как после сражения: одни сражались, другие прятались за траншеи, третьи — бежали — все это забывается. Пора забыть об этой власовской ориентации; она была преходящим эпизодом, кот. на людях серьезных следов не оставил, и слово «власовец» и не порицание, и не аттестация. Оно — как бывшая профессия: но если подчеркивать и упоминать это прошлое, то надо быть готовым дать объяснения и доказательства, что он в этой профессии делал. Это пока неизбежно; и надо не ссорить людей, лучше самим этого вопроса не подымать. Если Ник. и Кер. сумели доказать, что среди власовцев есть совершенно подходящие люди, то большего они не могут требовать; я разумею: нельзя группу «власовцев» заключать в свои ряды как группу, характеризуемую только Пражской программой. Кроме «программы» у них был акт, кот. требует «пояснения». От этого требования нельзя отказаться. Его надо дать или быть готовым дать не «формализируясь». Между тем есть [тенденция?] считать, что «власовство» никогда не было германской и антирусской ориентации. Здесь так легко па это не смотрят, и с этим надо считаться. Я повторяю: я успокоюсь только тогда, когда К. и Т. заговорят на одном языке; ибо по существу разногласий между ними не вижу.

Преданный Вам В. Маклаков

Машинопись. Подлинник.

BAR. 6. F. Maklakov VA. to M.A. Aldanov, Paris and n. p., Sept. 1948 — March 1953.

М.А. Алданов — В.А. Маклакову, 7 сентября 1948

7 сентября 1948

Дорогой Василий Алексеевич.

Искренне благодарю Вас за Ваше письмо. К сожалению, конца, написанного пером, не разобрал. Тем не менее Ваша позиция ясна, и я не думаю, чтобы Вас в Нью-Йорке или где бы то ни было обвиняли в «лукавстве».

Повторяю, по-моему, общего принципиального решения вопроса о «пораженчестве» быть не может. Арман Каррель в рядах испанской армии сражался с войсками французского короля {472}, и таких примеров в истории множество. Думаю, что самым важным критерием при оценке пораженчества должно быть то, во имя чего человек принимает не свойственную человеческой природе пораженческую позицию. Если во имя свободного человеческого существования — это одно; если во имя гитлеризма — это совершенно другое. Человек, воевавший на стороне Гитлера, мог надеяться только на то, что в России ужасающий строй будет заменен другим еще более ужасным. Некоторые б[ывшие] друзья немцев теперь совершенно серьезно утверждают, будто они рассчитывали сначала с помощью Гитлера уничтожить большевизм, а затем освободить Россию от гитлеризма уже каким-то другим, очевидно, им известным способом. Я не сомневаюсь, что у 99 из 100 никакого такого расчета не было и быть не могло. Если же такой расчет был, то он в лучшем случае свидетельствует о бесконечной политической простоте и невинности.

Однако, поскольку дело идет обо мне лично, скажу еще раз, что я в мыслях не имел и не имею «травить» или «клеймить» б[ывших] друзей гитлеровцев. Я отлично знаю, что как люди они (те, что жили в России) могли бы справедливо ссылаться на «смягчающие обстоятельства». Мне только кажется тяжелой политической ошибкой — вести с этими людьми общую политическую работу. Вы, наверное, никогда не отрицали в царское время, что между правыми были очень хорошие, честные и порядочные люди. Но если б Вы, скажем, в 1913 году стали редактором газеты, Вы НЕ позвали бы их ни в соредакторы, ни даже в сотрудники. И это никак не означало бы, что Вы их «травите». В этом и заключается мое основное разногласие с Керенским, Николаевским и другими организаторами «Лиги» {473}. Я совершенно не понимаю, зачем им понадобились «власовцы». Пользы от этого ни малейшей, а вред — огромный (конечно, в наших эмигрантских масштабах). Если дело идет о практической работе (пока весьма проблематической), то для нее есть Ди-Пи, всегда занимавшие позицию близкую к нашей, и я знаю, что их много. Существует выражение, над которым принято насмехаться: «чистота политических риз». Никогда не видел и не вижу, что в нем есть смешного. Будущее темно, но пока «чистота политических риз» — это наш единственный морально-политический капитал. Для чего его лишаться? Я понимаю, что государственный деятель, ведущий большую напряженную политическую работу, может кое-чем поступиться ради цели, имеющей огромное практическое значение. Мне приходилось слышать, что Черчилль своей тягчайшей морально-политической ошибкой теперь считает свою, действительно не слишком привлекательную, роль в темном деле, связанном с именами Михайловича и Тито. Однако это хоть было сделано в процессе очень большой политической игры. Между тем Александр Федорович свой капитал тратит неизвестно для чего. Я очень боюсь, что если «Лига» начнет работу, то его первыми французские социалисты объявят «новым Марселем Деа» {474}и т. п. На клевету врагов нечего обращать внимание, но тут будут не враги. Если бы еще дело шло о раскаявшихся власовцах, однако таких что-то пока не видно. Судя по их изданиям, они были во всем правы: не их надо амнистировать, а они должны амнистировать других и, быть может, по доброте своей на это согласятся. А если они что-то не совсем демократическое писали в «Парижском Вестнике», то только круглый дурак может их в этом обвинять: ведь ясное дело, это в их чистейшие либеральнейшие статьи вставляло своей властью Гестапо. Так кто-то из них недавно писал в ответ Аронсону. Чудесный прецедент для всех большевиков (в случае неприятностей исторического порядка): в их чистейшие либеральнейшие статьи все не-либеральное вставляло ГПУ. Как это будет для них удобно, для всех, от Александрова {475}до Эренбурга {476}и Заславского! {477}— Меня все же забавляет: на какого нынешнего читателя рассчитан этот довод?