Олег Будницкий - «Права человека и империи»: В. А. Маклаков - М. А. Алданов переписка 1929-1957 гг.

2. Люди, мечтающие о погромах и румяном царе. Эти обретаются теперь с советами, считаю, что чуют в советском союзе Советский союз русского народа.

3. Дураки.

4. Люди, которые попали за границу по инерции, пошляки и карьеристы, которые преследуют только свою выгоду и служат с легким сердцем любым господам.

5. Люди порядочные и свободолюбивые, старая гвардия русской интеллигенции, которая непоколебимо презирает насилие над словом, над мыслью, над правдой» {41}.

«Как можно не видеть того, — с гневом писал Борису Николаевскому самый "твердокаменный" из эсеров, Марк Вишняк, — что ДО визита Маклакова… русская эмиграция, плохо ли, хорошо, существовала и делала свое дело, а теперь ЕЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ! Существуют отдельные эмигранты или небольшие их кучки — "тройки" и "десятки", — которые талдычат по-прежнему и которых, может быть, и уважают, но не слушают. Нет сейчас наглеца и профитера, который не мог бы оспорить Вас, опершись на авторитет Маклакова» {42}.

Визит, так же как вопрос об отношении к Советскому Союзу в свете той роли, которую он сыграл в разгроме нацизма, и тех изменений, которые произошли в стране в годы войны, породил ряд статей на страницах эмигрантской печати и необыкновенно интенсивную переписку. Переписка по этому поводу могла бы составить объемистый том. В письмах эмигранты были нередко более откровенны, нежели в публичных выступлениях или публикациях в прессе. Среди тех, кто активно участвовал в эпистолярной дискуссии, были А.Ф. Керенский, А.И. Коновалов, М.В. Вишняк, Б.И. Николаевский, Б.И. Элькин, A.A. Гольденвейзер, Е.В. Саблин, H.A. Саблина, A.A. Титов, СП. Мельгунов и другие. В общем, едва ли не вся пишущая элита либерально-демократического крыла русской эмиграции.

Алданов, в отличие от Маклакова, ни на какой компромисс с советской властью идти не собирался. Обсуждение этой проблемы в переписке является одним из интереснейших ее сюжетов. Столь серьезное расхождение не привело к разрыву. Впрочем, надежды Маклакова на примирение с советской властью быстро рассеялись: в СССР произошла не либерализация, а ужесточение режима. С эмигрантами не собирались обсуждать условия примирения — от них требовали безоговорочной капитуляции. Маклаков, этот защитник «прав империи», не смог «переступить» через проблему прав человека. Уже в мае 1945 г. он опубликовал статью «Советская власть и эмиграция» {43}, в которой выставил свое традиционное и основополагающее требование: соблюдение прав человека, защиту личности, без которой невозможно никакое сближение с правящим в СССР режимом. После публикации этой статьи в посольстве к нему охладели; политические и личные друзья Маклакова посчитали инцидент исчерпанным, хотя переписка между ними по этому поводу могла бы составить целую книгу {44}.

Собственно, пора перейти от истории русской эмиграции, в контексте которой развивались отношения Маклакова и Алданова, к характеристике их переписки, приобретшей систематический и временами необычайно интенсивный характер с 1945 г.

Еще в 1930-е гг. Маклаков и Алданов иногда обменивались письмами. Однако происходило это нечасто, что не удивительно — ведь они жили в одном городе и встречались как минимум раз в неделю на «четвергах» в доме Пети. Систематический характер переписка приобретает с 1945 г. Маклаков по-прежнему жил в Париже, Алданов после войны не спешил покидать Нью-Йорк. Вернулся он во Францию в 1947 г., однако поселился не в Париже, а в Ницце. Этим мы, собственно, обязаны самому существованию обширного корпуса писем.

Переписка, что является не слишком частым случаем, сохранилась практически полностью — в фонде Маклакова в архиве Гуверовского института войны, революции и мира при Стэнфордском университете (Стэнфорд, Калифорния) и в фонде Алданова в Бахметевском архиве русской и восточноевропейской истории и культуры при Колумбийском университете (Нью-Йорк). «Практически полностью» не означает, к сожалению, все-таки полностью: часть рукописных писем Маклакова утрачена. Тем не менее по отношению к общему объему переписки число утраченных писем незначительно, и нить переписки, суть обсуждаемых проблем нигде не теряется. В фонде Маклакова в Гуверовском архиве его переписка с Алдановым занимает целую коробку (20 объемистых папок), здесь хранятся оригиналы писем Алданова и машинописные отпуски писем Маклакова {45}. В Бахметевском архиве, соответственно, находятся оригиналы писем Маклакова и машинописные отпуски Алданова. В общей сложности они занимают 41 папку.

Переписка Алданова и Маклакова богата как мыслями, так и сведениями. Размышляли они, к примеру, о том, как соотносятся «права человека и империи» (выражение Алданова). Маклаков всегда сознавал «необходимость обоих принципов, которые составляют государственную антиномию»: «Они противоречивы, но оба необходимы. Мы все достаточно видели, к чему приводит империя, которая пренебрегает правами человека; таков был наш старый режим, теперь фашизмы разного рода». Однако, подчеркивал Маклаков, «нет спасительной формулы к примирению обоих начал; нет универсального компромисса; грань между обоими принципами постоянно передвигается, как в зависимости от внешней обстановки (мир, опасность войны, война), так и степени общественной культуры. Потому можно иметь далекие идеалы, но вопрос о том, что нужно и почему нужно сейчас, решается не благородством наших идей, а грубыми фактами жизни. Тут политические деятели невольно уподобляются докторам» {46}.

«Доктора» в российском случае оказались не самыми квалифицированными. Впрочем, существовало ли «лекарство», способное предотвратить катаклизм, потрясший страну в 1917 г.? Это один из вопросов, на который пытались ответить самим себе корреспонденты — как в опубликованных произведениях, так и в личной переписке. Письмам они доверяли больше — поскольку позволяли себе высказывать в них различные «еретические мысли», обнародование которых считали преждевременным.

Настроения русских эмигрантов по обе стороны океана были далеки от оптимизма. Многие эмигранты, оказавшиеся в советской зоне оккупации, были арестованы и депортированы в СССР, несмотря на преклонный возраст. Маклаков опасался установления коммунистического режима во Франции. Вскоре после войны агенты НКВД чувствовали себя в Париже, по крайней мере по мнению эмигрантов, как у себя дома. Алданова поразила фраза Маклакова в его письме Б.И. Николаевскому: «Для меня нет сомнения, что мы здесь не избежим катастрофы и что здесь до нас доберутся, как добрались до П.Д. Долгорукова». «Меня трудно превзойти пессимизмом, — констатировал Алданов, — но Вы превзошли» {47}. Однако писатель не считал возможность похищения и принудительной доставки на родину совершенно исключенной и в связи с этим поставил вопрос о том, чтобы выхлопотать американские визы человек для десяти. Разумеется, он предупредил Маклакова о строгой конфиденциальности этого предложения. Маклаков от визы отказался: «За предложение искренне благодарю, как [и] за дружбу; но что бы здесь ни было, я никуда не уеду. Не только я чувствую себя в положении капитана, который с корабля слезает последним, но, главное, в мои годы прятаться, чтобы спасти свою уже ни на что не нужную жизнь, — ридикюльно. А я под конец смешным быть не хочу» {48}.