Том 6. Литература первой половины XIX в.

По жанру «Раны Армении» — роман — эпопея, героико — трагическая по своему содержанию. Абовяна считали своим предшественником писатели как романтического, так и реалистического направлений. Главный герой романа «Раны Армении» Агаси — предшественник романтического бунтаря литературы следующего этапа национально — освободительного движения. «Раны Армении» сыграли большую роль в становлении и развитии реализма в армянской литературе. Формирование реалистического романа в 50–60‑х годах («Вопрошение мертвых» М. Налбандяна, «Сос и Вардитер» П. Прошяна, «Арутюн и Манвел» Г. Агаяна и др.) было обусловлено непосредственным влиянием этого произведения.

Первая половина XIX в. является целостным периодом в истории новой армянской литературы. Литературный процесс был выведен из эмпирически — стихийного состояния на уровень познания эстетических принципов художественного метода (классицизм, романтизм, сентиментализм). В этот период в литературу вошли разнообразные жанры (эпопея, драма, роман, повесть, рассказ, поэма, элегия, лирическое стихотворение) и расширились ее изобразительные возможности как средства художественного познания действительности; раскрылся внутренний мир самоценной личности во всей красоте ее духовного бытия и, наконец, армянская литература обогатилась художественным опытом мировой литературы.

Народы Средней Азии и Казахстана (а по принятой в некоторых отечественных дореволюционных и зарубежных исследованиях терминологии — Мавераннахра или Трансоксании) первой половины XIX в. не представляли собой еще ни социально — экономической, ни тем более культурно — исторической общности, хотя известные предпосылки и тенденции ее последующего образования уже существовали. В политическом и экономическом планах они складывались благодаря постепенной переориентации разобщенных и терзаемых междоусобицами феодальных владений и родоплеменных образований на централизованное Российское государство. В широком же социально — культурном контексте неуклонно набирала силу идея объединения раздробленных племен и народностей, росло сопротивление феодально — патриархальному угнетению, развивалась критика религиозно — конформистских доктрин и концепций, наметился отход от мусульманской ортодоксии, зрели просветительские настроения. Становилось возможным и объективно — исторически необходимым приобщение среднеазиатских народов к национально — освободительным движениям и русской революционно — демократической мысли, упрочению научных, культурных и литературных контактов с прогрессивными деятелями России.

У многих кочевых и полукочевых народностей (киргизов, части туркмен, казахов, каракалпаков) не было не только единой хотя бы и родоплеменной общности, но даже религиозное сознание находилось на разных уровнях. Как указывал еще В. В. Бартольд, к примеру, киргизы «и в XIX веке, как и в XVI, почти совершенно не были знакомы с догматами и обрядами ислама».

При этом консервация феодально — патриархальных отношений в разобщенных и враждующих между собой ханствах, помноженная на религиозную нетерпимость, препятствовала общению с Европой и Передней Азией. У редких в начале века миссионеров, путешественников — географов и естествоиспытателей (как русских, так и европейских) культурное положение в Туркестане оставляло впечатление замкнутости духовной жизни, обособленности от внешнего, немусульманского мира и слабости контактов между близкими в историко — культурном отношении народностями.

В познании культуры Востока в начале XIX в. Россия делала лишь первые шаги. Достаточно отметить, что первые переводы Корана — основной законодательной и религиозно — философской книги мусульман, являющейся в то же время и литературным памятником, — появились в России лишь в конце XVIII в. Один из них — перевод М. И. Веревкина — послужил источником для пушкинского цикла «Подражаний Корану». Военно — стратегические и экономические интересы царизма, с одной стороны, помогали деятельности различных торговых и научно — изыскательских экспедиций, посылаемых правительством на Восток, а с другой — препятствовали интенсивному культурному обмену ввиду своей откровенно колониалистской устремленности.

В это время и Западная Европа только открывала для себя поэтические сокровища народов Востока, в том числе и среднеазиатских, но знакомство это протекало в то время не особенно активно. Вот лишь два примера. Первое издание «Западно — восточного дивана» (1819) Гёте, произведения, которое знакомило европейского читателя с именами Фирдоуси, Хафиза, Саади, Руми, Аттара, Низами — корифеев средневековой восточной классики, не было распродано еще и перед первой мировой войной. А книга Э. Фицджеральда «Рубайят Омара Хайяма» (1859), благодаря которой, по единодушному мнению исследователей, гуманистическое творчество этого поэта XI в. завоевало Европу и возродило внимание и интерес к себе на родине, ряд лет пролежала в лавке лондонского издателя и книгопродавца, не заинтересовав ни одного покупателя. Лишь с конца 60‑х годов XIX в. «интерес к произведению стал распространяться со скоростью степного пожара, захватив другие страны Европы и Соединенные Штаты Америки» (В. Н. Зайцев).

Таким образом, не только внутренние факторы, но внешние обстоятельства мало способствовали консолидации как духовной, так и художественной.

На территории Средней Азии с конца XVIII в. существовали три крупные феодальные деспотии — Бухарский эмират, Хивинское и Кокандское ханства, культурное общение между которыми ввиду постоянной вражды было крайне затруднено и малоэффективно. Таджикская и узбекская, отчасти туркменская литературы, развивающиеся при дворах правителей этих ханств, не осознавали себя литературами, имеющими свою ярко выраженную национальную субстанцию и обладающими многими общими, хотя и разной временной протяженности, литературными традициями и фольклорными истоками. Лишь после того, как во второй половине XIX в. завершился процесс вхождения этих народов в состав России, начал бурно развиваться и процесс национального самосознания, затронувший все сферы их общественно — политической и духовной жизни, в том числе и литературу. И объективно — как другая сторона этого процесса — формировалось и осознание общности судеб этих литератур, приобретающей значение уже не только в рамках регионального развития, но и гораздо шире — как осознание необходимости преодоления обособленности, как закономерное условие общественного прогресса, обогащения и взаимодействия с русской литературой и через ее посредство с литературами других народов России и западного мира.