Том 5. Литература XVIII в.

Согласно завещанию Свифта над его могилой в Дублинском соборе св. Патрика была помещена составленная им самим латинская эпитафия: «Тело Джонатана Свифта, доктора богословия, декана этого собора, погребено здесь, где яростное негодование не может больше терзать его сердце. Иди, путник, и, если можешь, подражай тому, кто отдал все свои силы борьбе за свободу человечества». В этих лаконичных строках Свифт сам точно определил дух, направление и ценность своих лучших произведений.

В своей ранней сатире «Битва книг» (1697) Свифт выступает еще с позиций, относящихся к XVII в.: он включается в спор «древних» и «новых», имевший к этому времени уже довольно длительную историю. Однако, хотя Свифт, аллегорически изображая сражение между «древними» и «новыми» сочинителями, разыгравшееся в библиотеке Сент — Джеймского дворца, склонен, по — видимому, отдать свои симпатии «древним», он обрывает сатиру, не доведя до конца описание этого «ирои — комического» боя (конец рукописи, объявляет автор, утерян!). Этот спор «древних» и «новых» для него, мыслителя просветительского склада, имеет лишь относительное значение. Свои эстетические критерии он формулирует в аллегорической притче, введенной в «Битву книг», где речь идет о споре пчелы и паука. Как ни искусно плетет паук в темном углу свою паутину, вытягивая из самого себя ее нити, пчела смело прорывает его тенета. Ей нужен простор, она должна облететь все цветы, чтобы отовсюду собрать для людей воск и мед, т. е. свет и сладость. Уже здесь Свифт формулирует такую концепцию искусства, которая враждебна духу догматизма и проникнута идеями Просвещения.

В «Сказке о бочке» Свифта — сатирика занимает главным образом борьба против всех форм религиозного суеверия и мракобесия, порабощающих человеческий разум. Эта сатира во многом сродни и «Похвале глупости» Эразма Роттердамского и тем главам «Гаргантюа и Пантагрюэля» Рабле, где великий французский гуманист ополчался против педантов, ханжей и изуверов, душителей свободной мысли. Нарочито причудливая и по композиции, и по способу изложения, она имеет двусмысленное заглавие: оно означает по — английски просто «околесицу», и, как толковал его сам Свифт, намек на бочку (религию), которую моряки (правящие классы) бросают разъяренному киту (народу), чтобы отвлечь его внимание от государственного корабля и ускользнуть от опасного противника. В этой сатире, каковы бы ни были остроумные мистификаторские ухищрения автора, явно проявилось дерзкое вольнодумство Свифта. В основе «Сказки о бочке» лежала аллегорическая притча о трех кафтанах, которые отец оставил в наследство своим сыновьям, завещав им никогда не изменять первоначального покроя кафтана и не украшать их никакими новомодными побрякушками. В книге подробно рассказывается о том, как мирские соблазны заставили трех братьев — Петра, Мартина и Джека — отступить от точного смысла отцовского завещания, как обманывали они самих себя хитроумными доводами, чтобы оправдать перекройку кафтанов.

Смысл этой сатирической сказки без труда угадывался читателем. В старшем брате с его вельможной гордыней он узнавал главу римско — католической церкви, папу, «наместника св. Петра», а в его нелепом головном уборе (он надевал три шляпы сразу) — папскую тиару; в Мартине — тезке Лютера, к которому автор сравнительно более снисходителен, — прообраз ортодоксального, «умеренного» протестантизма, и в том числе государственной английской церкви; в Джеке — бродяге — оборванце, с его кривляниями и уродством — прообраз различных сект (кличка меньшего брата могла быть производной не только от имени Жана Кальвина, но и от имени Джона Нокса, Джона Лильберна, Джона Беньяна).

Самый тон «Сказки о бочке» поражает своей дерзкой непочтительностью и вольнодумством в отношении не только церковных раздоров, он и самой религии. Сатирик не скупится на самые резкие образы, уподобляя религиозный фанатизм, претензии проповедников на боговдохновленность и т. д. наиболее низменным физиологическим отправлениям (отступление о секте «эолистов» и др.). Известно проницательное суждение Вольтера, заметившего, что как бы Свифт ни «уверял, что был исполнен почтения к Отцу, хотя и попотчевал его сыновей розгами, однако недоверчивые люди находили, что розги были достаточно длинны, что не пощадили и Отца». И действительно: «Сказка о бочке» не только высмеивала различные христианские церкви, но и расшатывала самые устои религиозного миросозерцания.

Своей сатире Свифт предпослал посвящение: «Его высочеству принцу Потомству». Этим пародийным посвящением он как бы демонстративно противопоставляет свою независимую, смелую сатиру раболепным писаниям многих современных литераторов, по обычаю льстиво посвящавших свои сочинения знатным меценатам, и вместе с тем дает понять, что только потомство сможет по достоинству оценить его труд.

Уже в «Сказке о бочке» — первом значительном художественном произведении Свифта — во всем блеске проявилось его мастерское владение оружием иронии. Сам писатель по праву гордился своей иронией:

писал он, подводя итоги своих трудов и дней в поистине трагических «Стихах на смерть доктора Свифта» (1739).

У Свифта как мастера сатирической иронии были в мировой литературе свои предшественники и единомышленники. Из древних классиков он (как позднее и Филдинг) особенно ценил Лукиана; из сатириков Возрождения ценил Эразма и Рабле (именно «английским Рабле» назвал его Вольтер). В XVII в. ему были близки по духу и скептический Ларошфуко, и Гоббс. Та характеристика, которую дал желчному и сухому материализму Гоббса Маркс («Святое семейство»), во многом применима и к мировоззрению Свифта. У Гоббса, по словам Маркса, «чувственность теряет свои яркие краски и превращается в абстрактную чувственностьгеометра… Чтобы преодолеть враждебный человеку бесплотныйдух в его собственной области, материализму приходится самому умертвить свою плоть и сделаться аскетом. Он выступает какрассудочное существо, но зато с беспощадной последовательностью развивает все выводы рассудка» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2‑е изд., т. 2, с. 143). Временами (особенно в последних частях «Путешествий Гулливера») рационалистический скептицизм Свифта доходит в своем обличении всех и всяческих иллюзий человечества до того, что обращается трагическим образом даже против самого разума, в практической действенности которого писатель начинает сомневаться задолго до большинства просветителей.

В своей иронической трактовке и чувственной, плотской природы человека, и его сентиментальных порывов Свифт беспощаден. Лишь крайне редко, в интимном «Дневнике для Стеллы» (подруги всей его жизни) да в отдельных строчках, обращенных к друзьям, можно встретить у него проблески нежности. Сам он писал о себе в цитированных выше «Стихах на смерть доктора Свифта»: