Том 5. Литература XVIII в.

Скупой на детали, когда речь идет о людях, Юань Мэй довольно подробно описывает внешность сверхъестественных существ. Общими для описания нечисти являются черты необычные и «пугающие» (огромный рост, несоразмерность головы и туловища, зеленые зрачки, испускающие ослепительный свет, и т. п.). То же относится и к описанию мест действия: «земной» пейзаж почти никогда не описывается, пейзаж и обстановка «иного» мира описываются детально.

Примечательны этнографически точные детали в рассказах и заметках о нравах и обычаях различных китайских племен, о брачных обрядах в разных районах Китая. В то же время, повествуя о реально существующих странах, Юань Мэй часто сообщает совершенно невероятные подробности об их обычаях, стремясь не к достоверности, а к занимательности. Существенно то, что в рассказываемых им небылицах отчетливо проявляется традиционное представление о жителях чужих стран, как о варварах, на которых не распространяется благотворное цивилизующее влияние китайской культуры. Это идущее от древности традиционное противопоставление своей культуры чужой некультуре, хаотичности напоминает положения средневековой географии, описывающей «человеко — зверей». Это связано с представлением о варварах как о «не вполне людях». Жители некоторых вымышленных Юань Мэем стран изображаются им как животные или как несовершенные (недоделанные при творении) мифические существа. Например, в рассказе «Иноземные страны» люди погружаются в зимнюю спячку, «не пьют, не едят, не произносят ни слова»; жители страны «Наказанных небом» толстые, маленькие и безголовые. «Глазами им служили соски, сверкавшие при движении, а ртом — пупок; они подносили к пупку пищу, втягивали ее и ели».

Если Цзи Юнь не дает названий своим рассказам (отдельный рассказ — единичный случай — менее важен для него, чем весь сборник, дающий картину жизни в целом, определяющий нормы поведения людей), то в сборнике Юань Мэя каждый рассказ имеет свое название. Писателю интересен каждый отдельный случай, каждое необычайное происшествие ценно для него само по себе, а не как звено некоей системы. Юань Мэй стремится не к единству (как это делал Цзи Юнь), а к сложности и разнообразию впечатлений.

На рубеже XVIII–XIX вв. были созданы «Шесть записок о быстротечной жизни» — единственное дошедшее до нас произведение литератора и художника Шэнь Фу (1763–1808). Китайская литература до появления этих записок не знала другого произведения, в котором с такой исповедальной искренностью автор рассказывал бы о своей жизни. В этом автобиографическом произведении, близком к дневниковым записям от первого лица, глубоко личные переживания перемежаются воспоминаниями о поездках по различным живописным районам страны, заметками о стихах и картинах, об искусстве садоводства, размышлениями о житейских радостях и бытовых мелочах. Главное же место занимает безыскусный и необычайно искренний рассказ о простой и скромной жизни молодой четы (Шэнь Фу и его рано умершей молодой жены Юнь), влюбленной в красоту и поэзию.

Непривычно читать в старой китайской прозе такие, например, строки: «Чем дольше были мы вместе, тем больше привязывались друг к другу. Где бы мы ни встретились, в темной ли комнате или в узком коридоре, мы брались за руки и спрашивали: «Куда ты идешь?» Честно говоря, мы старались сначала, чтобы нас не видели сидящими или прогуливающимися вместе, но вскоре мы перестали обращать на это внимание. Если Юнь сидела, разговаривая с кем — нибудь, и замечала, что я подхожу, она вставала или подвигалась, чтобы я мог рядом с ней сесть. И все это делалось естественно, почти незаметно для нас самих, и хотя вначале мы стеснялись этого, потом это вошло в привычку».

Шэнь Фу — художник — научил молодую жену любить природу и искусство. Многие страницы «Записок» посвящены их беседам о стихах, описанию прогулок, наслаждению природой, которая давала им столько радостей. Летом молодая чета поселилась в деревенском домике; сидя в тени, они удили рыбу, вечерами поднимались на холм, чтобы посмотреть на заходящее солнце, сочиняли стихи. Всходила луна, трещали цикады, муж и жена усаживались на стоявшую у изгороди бамбуковую лежанку и пили подогретое вино, которое выносила им старуха. Юнь, очарованная этим местом, как — то сказала: «“Когда — нибудь мы построим здесь домик; купим десять му земли, посадим овощи. Ты будешь рисовать, я вышивать, и этим мы будем зарабатывать достаточно денег, чтобы покупать вино и слагать стихи во время обеда. Одетые в простое платье, питаясь простой пищей, мы сможем прожить здесь долгую и счастливую жизнь, никуда не выезжая”. Я согласился с нею от всей души. Это место сохранилось по сей день, а та единственная, которая знала мое сердце, умерла. Увы!»

Таким простым, безыскусственным и в то же время высокопоэтичным языком написаны «Записки» Шэнь Фу. В них нет удивительных событий, драматических сцен, но они до сих пор волнуют читателей своей неподдельной искренностью, глубиной чувства и лиризмом.

Появление «Записок» Шэнь Фу свидетельствует о росте индивидуального начала, характерного для лучших произведений XVIII в. Несмотря на жестокие цензурные условия, на преследования литераторов, на жесткие каноны ортодоксальной литературы, в поэзии, романе и сборниках прозы малых форм растут личностное и гражданское начала. В XVIII в. повесть не развивается вообще, драматургия отступает на задний план, но высшие достижения китайской литературы того периода — романы «Неофициальная история конфуцианцев» У Цзин — цзы и особенно «Сон в красном тереме» Цао Сюэ — циня — остаются непревзойденными до сих пор, по праву занимая видное место в мировой литературе.

XVIII столетие — период расцвета корейской литературы. В это время достигают наибольшей активности все основные процессы в социальной, экономической и культурной жизни страны, обозначившиеся в XVII в. На XVIII в. приходится подъем идейного движения «Сирхак» («За практическое знание»), вызванного к жизни глубокими противоречиями корейского феодализма веком ранее. Его сторонники, лучшие представители мыслящей части общества, стремились осознать положение своего государства и найти для него пути выхода из внутриполитического и экономического тупика, в котором оно оказалось после японского (1592–1598) и маньчжурского (1637) вторжений.

Постепенно восстанавливалась разрушенная войнами экономика, прежде всего — сельское хозяйство. Возросла роль городов не только как административных центров, но и как центров ремесла и торговли, увеличилась численность их населения. Все активней заявляло о себе среднее сословие. Однако феодально — бюрократическое государство оказалось неспособным примениться к требованиям времени. Искусственные ограничения, сдерживавшие внутреннюю и внешнюю торговлю, тормозили развитие экономики. Политика «закрытых дверей», обрекавшая страну на внешнеполитическую изоляцию, наносила также ущерб корейской науке и культуре.