Том 5. Литература XVIII в.

Сопоставление более двухсот тибетских народных песен и песен Цанджан — джамцо говорит как о сходстве, так и о различии в области формы. Так, в фольклоре песни имеют в начале или в конце строк повторы слогов, слов, а также встречаются чаще и звуковые подобия; в авторской поэзии они реже.

Тибетцы называют стихотворения Цанджан — джамцо «любовными песнями», но, возможно, петь их начали позднее. Во всяком случае, в XX в. эти стихи уже окончательно стали народными песнями, не потеряв при этом имени своего автора. Более вероятно, что произведения VI Далай — ламы — это созданная под сильным влиянием устного народного творчества песенная книжная поэзия, явившаяся переходным этапом между народными песнями и литературными стихотворениями, и — в то же время — начало светской лирической поэзии в Тибете.

Различие тибетской народной песни типа шай (четыре строки по шесть слогов в каждой) и песни Цанджан — джамцо (те же формальные признаки) в том, что народная лирическая песня чаще всего требует объяснения своего содержания, так как полна иносказательного смысла, а поэзия Цанджан — джамцо понятна без интерпретации содержания, она имеет только один уровень понимания. Например, народную песню:

тибетская девушка понимает так: «Не покидай, любимая, меня!»

В лирике Цанджан — джамцо говорится о чувствах прямо:

Народная лирика Тибета включает много песен, которые стали лирическими в процессе бытования, а песни Цанджан — джамцо создавались сразу как лирические. Любовь, верность, измена — содержание большинства стихов поэта. Они правдивы и жизненны. Явственно ощущается, что автор считает любовь основой человеческой жизни. Правда, о счастливой любви он не говорит. Трудно определить причину такого пессимизма. Возможно, определенную роль здесь сыграл неизжитый им до конца буддийский взгляд на жизнь как на «обитель горя и страданий, слез и печали». А может быть, это ощущение фатальной невозможности простого человеческого счастья усиливалось сознанием полной нереальности любви для далай — ламы, главы буддийской школы, истово исповедующей безбрачие и отказ от земных радостей:

Для лучших стихов Цанджан — джамцо характерно употребление параллелизмов, которые строятся на сопоставлении или противопоставлении человеческих чувств и мира природы:

Эти параллелизмы — результат влияния тибетского фольклора, в котором они широко распространены. Но Цанджан — джамцо пользуется параллелизмами реже, чем в фольклоре.

Влияние народной поэзии заметно как в краткой, но выразительной афористичности стихотворения Цанджан — джамцо, так и в выборе сравниваемых образов:

Любовь приходит и уходит, она не может быть вечной. И нет в мире силы, способной ее вернуть.

Лирический герой Цанджан — джамцо считает, что непостоянство, быстротечность чувства любимой — такое качество, которое скорее принадлежит миру природы, чем человеку.

или:

Иногда прием противопоставления используется для возвышения образа любимой:

Стихи могут строиться на обращении:

Многие стихи это — лирические воспоминания, пронизанные меланхолией и сожалением о недоступности далекого счастья.

Язык лирики VI Далай — ламы прост, ясен, сдержан и выразителен. Эпитеты, сравнения употребляются экономно, с чувством такта.

Лирическая поэзия, несомненно, существовала в Тибете и до Цанджан — джамцо, но она была преимущественно фольклорной. Лирика VI Далай — ламы — первое вторжение любовной лирики в письменную литературу, скованную религиозно — проповедническими установками. Распространяется эта поэзия в письменном виде, но более всего устно.

В творчестве тибетских писателей XVIII–XIX вв., создавших литературу религиозно — дидактическую, пока не найдено продолжения поэтической традиции Цанджан — джамцо. Можно лишь предположить, что когда — нибудь будут обнаружены и другие свидетельства существования и развития лирической поэзии в Тибете.

В XVIII в. монгольские литераторы в основном продолжали и развивали традиции, сложившиеся в период конца XVI–XVII вв. По — прежнему, наибольшее внимание уделялось переводу и изданию сочинений буддийского содержания.

Активная и долговременная деятельность монголов по распространению буддийской литературы, возобновленная по инициативе и при поддержке монгольских феодалов, нуждавшихся в идеологической основе утверждения своей власти для воссоздания единого монгольского государства, в XVIII в. получила нового могущественного покровителя и донатора в лице маньчжурских императоров.

К началу XVIII в. уже завершились неудачные попытки возрождения единой Монголии, и вся страна, за исключением западных монголов (ойратов), попала под власть маньчжурских правителей Китая. Маньчжуры быстро оценили значение буддизма в деле покорения монголов, и, благодаря поддержке маньчжурских императоров, буддийская церковь в Монголии довольно скоро превратилась в богатейшего владетеля и могущественную силу, распространившую свое влияние уже не только на южных, но и на северных монголов. В то же время быстро росло и число образованного монгольского чиновничества, призванного проводить политику цинского Китая в Монголии. Все это, разумеется, не могло не отразиться на характере развития монгольской литературы.