Том 4. Литература XVII в.

К ранним памятникам ачехской литературы XVII в. относится «Тадж ас — салатин» («Корона царей»), который, судя по хронограмме, заключенной в тексте, был написан в 1603–1604 гг. Автором «Тадж ас — салатин» назван некий Бухари аль-Джаухари, однако неизвестно, изложил ли он на малайском религиозно — нравоучительные истории, почерпнутые им из многочисленных персидских источников, или сам был автором персоязычной книги, с малайским переложением которой мы имеем дело. Несомненно одно — автор этого малайского текста, изобилующего персидскими кальками, был создателем первого нравоучительного сочинения на малайском языке, типа европейских «зерцал».

Определенным своеобразием отличается «Хикаят Ачех» («Повесть об Ачехе»). Правда, индонезийский исследователь Тыку Искандар считает, что автор этой повести поставил перед собой цель восславить Искандара Младшего (1607–1636), самого могущественного из государей Ачеха, взяв за образец «Акбар — наме» («Акбарова книга») Абу — ль Фазла Аллами. Однако отмеченные исследователем черты сходства между обоими произведениями говорят скорее о том, что, описывая предзнаменования рождения Акбара и Искандара, обстоятельства их появления на свет, первые их подвиги и т. д., оба автора следуют общей схеме, присущей эпическими памятникам многих народов. К сожалению, сохранившийся текст «Повести об Ачехе» обрывается на полуслове, и мы можем только гадать о том, как она завершилась.

После воцарения преемника Искандара Младшего — Искандара II при дворе приобретает огромный авторитет гуджаратский суфий Нуруддин ар-Ранири (ум. 1658), который настаивает на сожжении трудов Шамсуддина и его приверженцев, сам же создает ряд богословских трактатов, в которых, в частности, разоблачаются еретические идеи монистического суфизма, милые сердцу Хамзы Пансури, Шамсуддина и их школы. Значительный интерес представляет собой написанный Нуруддином «Бустан ас — салатин» («Сад царей») — единственная в своем роде малайская энциклопедия, включающая в себя историю мироздания, историю мусульманских стран, «зерцало» и обзор наук.

Литература на малайском языке многие годы, видимо, безраздельно господствовала в Ачехе. Параллельно здесь существовала, однако, устная словесность на местном, ачехском, языке. С 40‑х годов XVII в. начинает замирать ачехский порт, соединявший султанат с внешним миром и обеспечивавший его процветание. По мере изоляции султаната здесь стали появляться и первые литературные произведения на ачехском языке. Сперва это только переложения с малайского, и местный книжник, приступая в 1679 г. к переводу «Ахбар аль — ахира…» («Сообщений о загробной жизни…») Нуруддина ар-Ранири, объясняет свое предприятие тем, что «мало кто знает малайский язык, почему автор и надумал изложить это нашим исконным языком».

Если у ачехцев письменность долго ассоциировалась только с исламизированной малайскоязычной литературой, то у обитающих на Южном Сулавеси бугийцев и макассарцев — двух соседних и тесно связанных друг с другом народов — собственная письменность восходит, по — видимому, к южносуматранским алфавитам индийского происхождения. Наиболее ранние из дошедших до нас образцов бугийской и макассарской письменности относятся, однако, лишь к началу XVII в. Речь идет о записях в так называемых «лонтара биланг» (макас.), или «сура биланг» (буг.), — «памятных книгах», которые велись на Южном Сулавеси при дворах князей и в аристократических семьях. Предполагалось, что памятные книги могут пригодиться, если произойдет случай, подобный какому — нибудь в них описанному. А описывались в них в сжатом виде наиболее примечательные события, затрагивавшие жизнь данного рода, равно как и всевозможные сведения справочного характера — об оружии, рыболовных снастях, домостроительстве, судостроительстве, законах, обычаях, здесь же приводились разного рода цифровые данные и примечательные даты, нередко относящиеся к истории других народов.

Столь же деловой характер присущ и южносулавесийским историческим сводам — бугийским «атториолонг» и макассарским «патториолоанг». Возникшие, быть может, из княжеских родословий, они отличаются чрезвычайной лаконичностью и трезвостью и нередко черпают материалы из памятных книг соответствующего княжеского рода. Южносулавесийские средневековые историки поражают требовательностью к себе, стремлением к объективизации даже ранней мифологической истории, отсутствием в их трудах романизированных мотивировок деяний князей. Замечательно обоснование составления исторического свода Гоа, видимо одного из самых старых на Южном Сулавеси. Автор объясняет, почему взялся за работу: «…из опасения, что потомство забудет наших прежних царей, а если люди не будут ничего о них знать, то следствием может быть, что мы станем чересчур превозносить своих государей или же чужеземцы почтут нас за простаков».

Важную составную часть бугийской и макассарской литературы составляли переводы с малайского. Но с малайского языка на Южном Сулавеси не только переводили — на нем создавали и оригинальные сочинения. На малайском велись здесь некоторые из памятных книг; здесь же, по — видимому, был составлен хранящийся в Британском музее малайскоязычный текст историко — этического содержания с краткой историей Гоа и Боне; здесь пишет свою не дошедшую до нас полностью «Хикаят танах Хиту» («Повесть о земле Хиту») имам Риджали, неутомимый борец за свободу о-ва Амбон. На Сулавеси был создан и единственный из малайских жанров, с уверенностью датируемый XVII в., — «Шаир пранг Менгкасар» («Шаир о макассарской войне»).

Как явствует уже из названия поэмы, предложенного ее публикатором С. Скиннером (оба сохранившихся списка шаира безымянны), она имеет мало общего с аллегорическими шаирами Хамзы Пансури, равно как и с более поздними романическими шаирами. «Шаир о макассарской войне» был написан по горячим следам упорной и кровопролитной голландско — макассарской войны 1666–1669 гг. В результате этой войны Макассар — энергичнейший конкурент Ост — Индской компании — был поставлен на колени, и автор поэмы Энче Амин хочет, чтобы и в «других странах» малайского мира поняли, какая опасность нависла над ними:

«Шаир о макассарской войне», однако, не только поэма — предостережение, но и поэма — восхваление, призванная воспеть макассарских вождей во главе с храбрым и мудрым султаном Хасануддином, который «денно и нощно крепит шариат». В образах защитников Макассара эпическая типизация решительно преобладает над индивидуализацией. Точная в общем последовательность событий, описываемых в поэме, географическая привязанность их, аутентичность имен только подчеркивают, насколько одинаково храбры, одинаково верны своему долгу, одинаково исполнительны макассарские военачальники, несмотря на разные в общем слова, которыми описываются их достоинства. Нормативными представлениями о том, что может, а что не может быть предметом литературного описания, следует, видимо, объяснить и то, почему Энче Амин ни словом не обмолвился о главной причине войны — голландских претензиях на монополию торговли в Южных морях, хотя сам, быть может, составлял то письмо Хасануддина, в котором у представителей компании выяснялось, неужели они и впрямь «думают, что бог отвел эти острова, столь отдаленные от их родины, исключительно для их торговли».