Георгий Бердников - Том 3. Литература эпохи Возрождения: XIV — первой четверти XVII вв.

Противоречива и стилистическая фактура произведения Сева. В ней изобилуют традиционные приемы, заимствованные у итальянских петраркистов, а частично воспринятые из куртуазной лирики и у «великих риториков». Однако временами она поражает силой образов, тонкостью формальных находок, строгим лаконизмом, придающим слову поэта особую чеканность, внутреннюю емкость, многозначную символичность. Глубокая самобытность Сева возвышает его над уровнем французских и итальянских петраркистов XVI в. Излюбленный прием эпигонов Петрарки — антитеза — становится у Сева прежде всего поэтическим средством, помогающим раскрыть драматизм душевной жизни, воссоздать столкновение и смятение чувств, а в герметичности формы отражается сила интеллекта, способного проникнуть в недра человеческих страстей и подчинить их себе.

Перу Сева принадлежит также эклога «Ивняк» (1547). В отличие от дизенов «Делии» она написана прозрачным и певучим языком. В поэме Сева пробиваются настроения, которые позднее у Ронсара вылились в мечту о «золотом веке», чуждом порокам современности. В эклоге Сева природа изображается как последний и единственный оплот человека, обороняющего от натиска враждебных сил его душевное достоинство и внутреннюю независимость. Примечательное место в становлении философской поэзии во Франции занимает монументальная поэма Сева «Микрокосм» (1559, изд. 1562). Это некий свод научных и философских познаний о человеке и космосе. Теологические идеи сочетаются в «Микрокосме» с утверждением безграничности завоеваний, осуществляемых человеческим разумом.

О жизни Луизы Лабе (ок. 1524–1566) сохранилось мало достоверных сведений; здесь многое остается областью домыслов. Лабе происходила из зажиточной лионской семьи. Все современники говорят о ее тонкой культуре и начитанности; она владела несколькими языками, играла на лютне, любила проводить время за рукоделием и занималась верховой ездой, умела стрелять и фехтовать. Она вышла замуж за Э. Перье, богатого канатных дел мастера (отсюда полученное ею прозвище «прекрасная канатчица»). Луиза Лабе принимала весь цвет лионской интеллигенции. Самые знаменитые писатели во главе с Рабле, будучи в Лионе, считали своим долгом нанести ей визит. Порывистая натура поэтессы, зависть окружения, уязвленное самолюбие отвергнутых поклонников, резкое замечание, брошенное мимоходом Кальвином, — все это послужило поводом для легенды, изображающей Лабе легкомысленной куртизанкой. Истоки этой легенды заключаются во внутреннем превосходстве Лабе над своей средой и в нежелании этой независимой женщины приспосабливаться к ханжеской морали достопочтенных сограждан.

Художественное наследие Лабе (изд. 1555) состоит из прозаических диалогов «Спор безумия и Амура», трех элегий и важнейшего произведения писательницы — двадцати четырех сонетов (один из них на итальянском языке). Сонеты Лабе, как и ранние сборники Плеяды, написаны не двенадцатисложным, а более архаичным, десятисложным стихом. В отличие от Сева, Лабе не увлекается символикой неоплатонизма с ее противопоставлением чувственной страсти и духовного влечения. В поэзии Лабе, при всем ее трагизме, эти два начала гармонично слиты. В основе чувства, воспетого Лабе, лежит пережитая ею многолетняя разлука с любимым человеком (возможно, с близким к Плеяде поэтом Оливье де Маньи). Другой источник трагического звучания стихов Лабе — это интенсивность ее чувства, которое не находит подобного отзвука в сердце беспечного возлюбленного. Лабе с подкупающей правдивостью создает обаятельный образ страстно любящей женщины, которая безутешно страдает, но сохраняет стойкость. Стихи Лабе зачастую рисуют внезапный переход от радости к горю, от слез к улыбке, но чувство, воспроизводимое поэтессой в ее сонетах, остается цельным, самозабвенно сосредоточенным на любимом, устремленным к нему. Слог Лабе привлекает простотой, отсутствием аффектации (если петраркистские поэтические штампы изредка и используются поэтессой, то, как правило, в целях типизации, как дополнительный штрих, рисующий образ ветреного возлюбленного); примечательно и умение, с которым Лабе использует композиционные возможности сонета для передачи динамики чувств. Сонеты Лабе — одно из неувядаемых творений французской ренессансной поэзии. Они представляют собой художественное явление, во многом родственное, духовно близкое лучшим достижениям участников Плеяды. Литературная деятельность этой школы и представляет собой новый этап в развитии французской поэзии периода зрелого Возрождения.

Универсализм Рабле, поистине энциклопедический характер знаний, необыкновенное идейное и художественное богатство его книг — все это сделало писателя центральной фигурой французского Ренессанса. В отличие от французских гуманистов, своих современников, и от писателей второй половины века, например поэтов Плеяды, Рабле не порывает со Средневековьем как с системой художественного мышления, а, напротив, идя дальше, подводит его итоги. Поэтому в творчестве Рабле чрезвычайно ощутимы его национальные корни. Свое повествование Рабле начинает в духе французских сказаний о веселых гигантах, приближенных легендарного короля Артура. Таким образом, Рабле стоит в конце давней литературной традиции, истоки которой восходят к XII в. Под пером писателя совершается великий прогрессивный переворот в литературе, происходит рождение новой прозы, литературного жанра романа Нового времени. В этом не только национальное, но и общеевропейское значение творчества писателя. В создании жанра реалистического прозаического романа Франция благодаря Рабле обгоняет другие страны. У Рабле, конечно, были предшественники, например Антуан де Ла Саль, но именно Рабле первым создал роман мирового значения. Этот переворот в литературе происходит как бы на глазах, постепенно, от книги к книге, даже в пределах одной и той же книги эпопеи Рабле. Поэтому у писателя можно наблюдать не только квинтэссенцию Ренессанса в одном из его высших достижений, но и сам процесс развития французского Ренессанса, исторические судьбы французского Возрождения. Обращение к творчеству Рабле приводит к разработке центральных проблем французского Ренессанса, а изучение гуманизма и Возрождения во Франции неизбежно заставляет рассматривать эти явления «в свете Рабле», т. е. постоянно соотнося французскую возрожденческую культуру с наследием медонского кюре. Современники Рабле и литераторы ближайших поколений, невольно подчиняясь всеобъемлющему влиянию его творчества, стремились определить свое отношение к автору «Гаргантюа и Пантагрюэля». Интерес к Рабле не пропадает и в следующие два столетия, хотя отношение к нему меняется: Вольтер, например, видел в Рабле грубоватого, площадного сатирика. В XIX в. интерес к Рабле заметно возрастает, а с конца века «раблезистика» постепенно выделяется в самостоятельную науку со своими печатными органами, научными обществами, съездами, библиографией, огромной литературой.