Георгий Бердников - Том 3. Литература эпохи Возрождения: XIV — первой четверти XVII вв.

Старик из Рестело сравнивает путешествие Гамы с ослушанием Адама и дерзостью Икара. Так, с библейской и античной параллелей начинается тема самоопределения человека и его соперничества с богами. Эта основная ренессансная тема и становится главной в поэме, преодолевая все остальное. Ее можно проследить во всем. В постоянном многократном подчеркивании того, что португальцы плывут по неведомым морям, над которыми рука человека еще не поднимала парус. В сопровождающих описания природы замечаниях, что португальцы первыми вырвали «секреты природы». В жестоко правдивом изображении цинги, бедствий на море, голода, предательства лоцманов, враждебности островитян, не остановивших тем не менее путешественников. В фигуре фантастического великана Адамастора, грозящего морякам в самом опасном месте их пути, у мыса Бурь, и впоследствии посрамленного ими: прекрасная нимфа Фетида отдает свою любовь, а с нею и господство над морями человеку Васко да Гаме, а не великану Адамастору. И наконец, в речи Бахуса, обращенной к богам, отчеканивается звучная, афористическая формула гордого будущего человечества: «Вы увидите, что через немногие годы и в море, и на небе они станут богами, а мы — простыми людьми».

Поэма писалась накануне краха Португальского государства. Камоэнс, конечно, видел признаки упадка империи, видел, что господство в Индии было далеко не идеальным. Реальность португальских колоний отнюдь не соответствовала возвышенной героике их покорения. Камоэнс писал в одном из писем из Сеуты: «…эта земля — мать негодяям и мачеха честным людям. Те, кто отправляется сюда наживать деньги, держатся на плаву, как пузыри…». Надо полагать, что Камоэнс вполне отдавал себе отчет в том, что исторический пессимизм подчас правомерен. Он понимал, что историю можно рассматривать как путь к катастрофе — об этом и говорится в речи старика из Рестело, предвидящего развал и разложение португальской цивилизации. Тем не менее Камоэнс пытается осмыслить и силой искусства спасти то, что было в национальной истории ценного. Он старается отвести меркантильные соображения как причину португальских завоеваний и подчеркнуть их миссионерскую цель. В этом усматривали чуждость новому буржуазному духу и приверженность официально-католической идеологии. Но ведь в годы, когда Камоэнс слагал песни поэмы, он уже мог видеть и видел вокруг себя в Гоа и в Макао разнузданную алчность, страсть к обогащению, коррупцию. Неужели в этом могла состоять цель великого предприятия Васко да Гамы? Коммерция больше не представлялась столь плодотворным и прогрессивным делом, как на заре Возрождения, она уже показала и оборотную свою сторону. Признать жажду золота и наживы побудительным мотивом героических действий значило бы для Камоэнса поддаться историческому пессимизму.

Он открыто идеализирует миссию Португалии, отсюда — и трактовка истории португальского народа как избранной нации. В художественной структуре поэмы христианский прозелитизм занимает не столь уж важное место, будучи лишь одним — не единственным — идеализирующим коллективного героя поэмы мотивом. Гораздо более существенным и всеохватывающим моментом этой структуры оказывается воспевание человеческого дерзания. Не согласующаяся с католическим миссионерством чувственность, исходящая от образа Венеры, чье покровительство помогает португальцам преодолеть все опасности, овевает самые яркие, богатые фантастикой эпизоды, связанные с этой темой. Языческая пышность, окружающая моряков во время праздника, устроенного Венерой, превращает в радостный союз обручение человека с познанными им стихиями. «Голодные поцелуи», которыми обмениваются португальские землепроходцы с океанскими нимфами в «благоуханных чащах острова любви» — это выражение того же «голода знойного изведать мира дальний кругозор», что вел дантовского Улисса. И речь Бахуса, этот гимн отважному духу человека, по классической завершенности формул, по программному пафосу стоит рядом с речью Улисса из «Ада».

Потому и удается Камоэнсу эпизация истории его народа, что он сумел выделить как подлинно героическое такое деяние, которое действительно было шагом вперед в развитии человечества. И в этом деянии он сумел поднять и всеми средствами своего искусства опоэтизировать ту его сторону, что была непреходящей, не ограниченной узкими целями дня, принадлежащей всему человечеству, — расширение человеческого знания, человеческого могущества, победоносное напряжение всех сил и способностей человека.

Поэзия Камоэнса — и «Лузиады», и лирика — это Возрождение, которое часто именуют трагическим. Она создана человеком, сполна испытавшим разочарования, знающим реальную жизнь, видящим упадок нации и затмение тех идей, что вдохновляли предыдущее поколение его соотечественников. Камоэнс походит на Жоана де Барруша энциклопедизмом и героическим пафосом. Но героика Барруша безоблачна и непосредственна, героика Камоэнса выношена в тяжких столкновениях с реальностью, в сомнениях. В безжалостном свете новой реальности, пересматривая прошлое, Камоэнс спасает главное завоевание Возрождения — идею «героического энтузиазма», дерзостного могущества обожествленного человека.

На рубеже XVI–XVII вв. в португальской поэзии господствует уже угасающая камоэнсовская традиция. Более тридцати эпических поэм, написанных в подражание «Лузиадам», дошло до нас из тех лет. Большая часть поэм имеет чисто информационнее значение, поскольку в них излагаются различные события военной истории Португалии («Афонсо Африканский» Васко Моузиньо де Кеведо, 1611; «Завоеванная Малакка» Ф. де Са де Менезеша, 1634, и др.). В лирике тоже преобладает эпигонское подражание Камоэнсу: в потоке сонетов, повторяющих темы и образы камоэнсова стиха, выделяются лишь немногие, принадлежащие Андре Фалькану де Резенде и Фернану Родригешу Лобо по прозвищу Соропита, отличающему его от более известного писателя-однофамильца Франсиско Родригеша Лобо.

В первые десятилетия нового века проникают из Испании влияния, определившие впоследствии облик португальской литературы. Этот переходный момент запечатлен в многогранной деятельности Франсиско Родригеша Лобо (1579–1621). Бесспорно, он был самой крупной писательской индивидуальностью в Португалии после смерти Камоэнса. За свою недолгую жизнь он успел продолжить эпическую традицию Камоэнса (поэма «Коннетабль Португалии», 1603–1609) и буколическую традицию Бернардина Рибейру, Хорхе де Монтемайора («Весна», 1600, «Странствующий пастух», 1604–1608, «Разочарованный», 1614), первым начал писать романсы, следуя примеру Гонгоры и Лопе де Веги, и, наконец, выступил первым в Португалии теоретиком барокко (книга диалогов «Двор в деревне», 1619).