Ричард Пайпс - Струве: правый либерал, 1905-1944. Том 2

Национал-большевизм (известный также как «сменовеховство» — по названию его манифеста, «Смена вех», нарочито отсылавшему к «Вехам») стал первой серьезной примиренческой инициативой, зародившейся в правом лагере [51]. Его основатель и ведущий теоретик Н.В. Устрялов в годы гражданской войны был руководителем информационной службы в правительстве Колчака и одновременно возглавлял восточное (сибирское) отделение кадетской партии. Он являлся большим почитателем Струве, которого называл «давнишним властителем своих политических дум» [52]. После падения колчаковского режима он перебрался в Манчжурию, где с января 1920 года начал публиковать в русской прессе статьи, наметившие основные постулаты национал-большевизма [53]. С точки зрения Устрялова, поражение «белых» армий (которое он, в отличие от Струве, считал бесповоротным) не означало конец России как великой державы. Он был уверен (в особенности после начала в апреле 1920 года советско-польской войны), что несмотря на всю свою интернационалистскую риторику и формальное наделение этнических меньшинств правом на самоопределение, большевизм вдохновляется традиционными для России националистическими и империалистическими импульсами. Возвращение Советами отпавших национальных окраин, а также агрессивная внешняя политика Ленина, сопровождаемые подъемом нового, «советского» патриотизма, убеждали Устрялова в том, что традиционная Россия вновь утверждает себя. На деле советская власть выполняет великую миссию исторической России. Следовательно, патриотам не нужно тратить силы на борьбу с коммунистическим режимом; вместо этого следует всячески поддерживать его централизаторские и имперские начинания. «Первое и главное — собирание, восстановление России как великого и единого государства. Все остальное приложится» [54]. Еще до введения нэпа Устрялов предсказывал, что большевики примут капитализм с той же неизбежностью, с какой они приняли империализм. Для него большевизм оставался лишь маской, за которой скрывалось возрождение русского национального духа.

Устрялов переписывался со Струве по поводу всех упомянутых вопросов, причем в этой переписке он более откровенно, нежели в публичных выступлениях, раскрывал политические следствия своих воззрений. По мнению Струве, устряловская концепция исходила из двух главных предпосылок: 1) воссоединение отколовшихся территорий, входивших ранее в состав империи, а также отбитое польское вторжение продемонстрировали, что какой бы ни была идеология советского режима, на деле он выполняет национальную миссию; 2) любая вооруженная борьба с этим режимом, в особенности опирающаяся на зарубежную помощь, даже в случае успешного завершения будет иметь для России разрушительные последствия [55]. Особое значение Устрялов придавал подъему националистических настроений, наблюдавшемуся в «красной» армии во время польской войны. Он полагал, что, поощряя эти чувства, можно будет преодолеть коммунизм; Струве позже охарактеризовал такую стратегию как попытку предложить Советам «картонного троянского коня» [56]. Поскольку Устрялов намеревался действовать изнутри, для него было важно как можно скорее покончить с эмиграцией. «Мы должны пресечь эмигрантские потоки и помирить эмиграцию с советским правительством», — писал он одному из друзей в 1922 году [57]. На практике его программа концентрировалась на репатриации русской диаспоры.

Взгляды Устрялова оказали заметное влияние на националистическое крыло эмиграции, в особенности после того, как в июле 1921 года в Праге вышел сборник «Смена вех», подготовленный им в сотрудничестве с несколькими единомышленниками. Из названия сборника следовало, что пришло время установить новые вехи, отличные от обозначенных в 1909 году. Тогда русских патриотов призывали уйти от политики к самосовершенствованию; теперь им предлагалось покончить с эмигрантской жизнью и вернуться домой.

Большевики без труда разглядели в подобных начинаниях идеологическую диверсию; вместе с тем они смогли оценить ее выгоду и решили использовать национал- большевизм в собственных целях. Совершенно очевидно, что Ленину было удобно представлять свой режим в качестве защитника традиционных российских интересов. Создание подобного имиджа помогало ему сеять раздоры среди националистов как в эмиграции, так и в самой России, которые считали его режим порождением международного заговора. Вслед за выходом «Смены вех» в Праге Москва разрешила публикацию книги в Советском Союзе. Кроме того, она выделила щедрые субсидии для финансирования деятельности «сменовеховцев» на Западе, благодаря чему лидеры движения издавали огромное количество брошюр и периодических изданий, а также учредили сеть репатриационных комитетов со штаб-квартирой в Софии. Наибольшую популярность «сменовеховство» завоевало среди патриотически настроенных эмигрантов, которые боролись с коммунизмом в первую очередь из-за того, что видели в нем «интернациональный режим», навязанный России немцами и евреями, но при этом не слишком разбирались в основополагающих принципах и целях ленинизма. Многие из этих людей считали, что Запад их предал, отказавшись поддерживать «белое движение» и сурово обойдясь с его осколками; они испытывали злобное удовлетворение от того факта, что «их» Россия сумела выстоять и даже посрамить западные державы так же, как в свое время унизили их самих. За деятельностью «сменовеховцев» стояли советские спецслужбы, которые мгновенно взяли под контроль все их организации. Всероссийская конференция партии большевиков, состоявшаяся в августе 1922 года, описывала «Смену вех» как течение, которое «до сих пор играло и еще будет играть объективно-прогрессивную роль» [58]. В том же году Ленин восхвалял «сменовеховство» как «очень полезную вещь», как выразителя «настроений тысяч и десятков тысяч всяких буржуев или советских служащих, участников нашей новой экономической политики» [59]. Покровительственный тон, публично взятый большевистскими лидерами, должен был бы подтолкнуть устряловцев к мысли о том, что из манипуляторов они превратились в объект манипуляций. Но этого не случилось, хотя сам Устрялов, по всей видимости, отмечал подобные тенденции. Позже, когда движение выполнило свою задачу, его без лишнего шума «прикрыли». Многие откликнувшиеся на его призывы по возвращению в Россию были расстреляны; среди них оказался и Устрялов, который, став репатриантом в 1935 году, через три года сгинул в сталинских «чистках».

Струве с самого начала уделял национал-большевизму серьезнейшее внимание. Весной 1921 года, комментируя устряловские статьи, только что вышедшие отдельной книгой («В борьбе за Россию»), он называл движение одним из наиболее интересных феноменов, появившихся в эмиграции — в отличие от идеологии Милюкова, которая, будучи порождением интеллигенции, привыкшей противопоставлять себя ancien régime, была наименее интересной [60]. Ему нравился общий подход Устрялова, стремившегося оценивать большевизм по национальному критерию, то есть по тому, что данный режим сделал для России. Но в то же время Струве считал устряловскую идеологию порочной. Не собираясь спорить с тем, что «красные» одолели «белых» (хотя вопрос о необратимости поражения виделся ему открытым), Струве сознавал, что победа досталась коммунистам ценой полнейшего истощения национальной экономики и культурного упадка — иными словами, за счет подлинных национальных интересов России. Следовательно, представление о том, что большевизм служит национальным интересам, можно было считать поверхностным. Что же касается будущего, то, по мнению Струве, полагаться на то, что такое интернационалистское учение, как большевизм, внезапно проникнется национализмом, ни в коему случае не стоило.