Ричард Пайпс - Струве: правый либерал, 1905-1944. Том 2

Это глубочайшее понимание логики событий, сочетающееся, в случае необходимости, с отказом подчиняться этой логике, это стремление мыслящего существа оставаться самим собой несмотря ни на что всегда впечатляло меня, причем гораздо больше, нежели интеллект или храбрость, взятые по отдельности. Мне всегда представлялось чудом, что человек, семьдесят пять лет жизни которого выпали на один из самых бурных периодов человеческой истории, ни разу не поддался соблазну самоотрицания ради обеспечения безопасности, комфорта и даже самой жизни и ни разу, насколько известно, не совершил ни одного подлого поступка. Подобная мораль, несомненно, позволяет человеку быть самим собой. Она опровергает общепринятые представления о человеческой природе и поражает нас не менее, чем появление новой гигантской кометы или открытие форм жизни, давно считавшихся потерянными навсегда.

Ричард Пайпс Кембридж, штат Массачусетс

Я чувствую признательность к тем многочисленным друзьям и коллегам, которые, зная о моем интересе к личности Струве, предоставляли мне информацию о нем, иными способами едва ли для меня доступную. Я также благодарен современникам Струве, в большинстве своем уже ушедшим из жизни, которые любезно делились со мной своими воспоминаниями об этом человеке. Но более всего я чувствую себя обязанным по отношению к старшему сыну Струве, профессору Глебу Струве. С самого начала работы над биографией его отца он помогал мне советами, снабжал меня материалами из своего богатейшего архива и всегда с готовностью поправлял, комментировал и критиковал мой труд. Его помощь была поистине неоценима, о чем я с благодарностью заявляю.

В русском политическом календаре зима сменяет весну чуть ли не мгновенно. Революция 1905 года не стала исключением из этого правила. Менее чем через два года после победы, которую, по мнению русского «общества», удалось одержать над бюрократическим истеблишментом, надежды на появление нового политического порядка опять рухнули. Летом 1907 года монархия, второй раз за год распустив парламент, бесстыдно нарушила собственную конституцию и ввела в действие пересмотренную, гораздо более жесткую версию избирательного закона. По всей империи не прекращались карательные акции, включая массовые казни реальных и предполагаемых террористов по приговорам военно-полевых судов. Чиновничество, снова оказавшееся «на коне», вело себя так, как будто бы ни октябрьского Манифеста, ни Основных законов вообще не было. К тому моменту в кругах русской интеллигенции утвердилось единодушное мнение, что революция не удалась: как не раз прежде, царизм смог перехитрить своих противников. Новая ситуация была даже хуже той, которая предшествовала 1905 году: страсти, выплеснувшиеся наружу в годы революционного насилия, продолжали бурлить, для взрыва было достаточно малейшей провокации, а монархия при этом уже не внушала народу того благоговения, которое в прошлом позволяло нейтрализовать недовольство масс.

Вопрос о том, почему события приняли именно такой оборот, активно обсуждался русскими интеллектуалами. Эти споры продолжались несколько десятилетий, заканчиваясь лишь со смертью их участников. Одна школа, ведущим представителем которой стал Павел Милюков, главный стратег Конституционно-демократической партии в те роковые годы, настаивала на том, что своим поражением революция была обязана двуличности монархии. Вынужденно обнародовав октябрьский Манифест, царизм вовсе не собирался выполнять его обещания и постоянно саботировал конституцию. Основной оппонент Милюкова, Василий Маклаков, представлявший правое, консервативное крыло той же партии, считал монархию более последовательной, а основную вину за происшедшее возлагал на Милюкова и его сторонников. Маклаков обвинял либералов в том, что они, не желая идти навстречу короне и проповедуя по сути революционную стратегию, не оставили властям иной альтернативы, кроме репрессий.

Струве в этом противостоянии занимал вполне четкую позицию. Несмотря на некоторые оговорки, он сотрудничал с Конституционно-демократической партией, на первых порах поддерживая стратегию Милюкова. Позже, после роспуска II Государственной Думы, Струве отвернулся от преобладавшей в рядах кадетов фракции и занял позицию, близкую скорее к маклаковской. Вместе с тем он отнюдь не собирался ограничиваться критикой стратегии и тактики кадетской партии; корень проблемы, по его убеждению, следовало искать глубже, в самой политической культуре России. В конечном счете, полагал Струве, провал конституционного эксперимента был обусловлен отсутствием у русских, причем как у народных масс, так и у образованных классов, тех культурных качеств, без которых конституционная государственность попросту невозможна.

Если мы попытаемся взглянуть на 1905–1907 годы изнутри, на минуту «вычеркнув» из памяти всякое знание о последующих событиях, то понять происходящее будет гораздо легче, а вот вынести свою оценку, напротив, значительно сложнее. Рассматриваемый период русской истории по-настоящему трагичен. Речь идет о трагедии потому, что главные действующие лица, учитывая их воспитание, жизненные установки и цели, не имели иного выбора, кроме как действовать в том духе, в каком они действовали; но поступая так, они обрекали себя на стремительное скольжение прямиком в катастрофу. У нас, вероятно, есть все основания для следующего утверждения: если бы в 1930 годы лидеры имперской бюрократии и их оппоненты каким-то чудесным образом смогли бы вернуться в Россию из парижского или белградского изгнания, они повели бы себя точно так же, как до революции, и тем самым вновь разыграли бы ту же самую трагедию в мельчайших ее деталях.

Впечатляющие успехи, которых Союз освобождения — большая коалиция оппозиционных партий — добился в 1903–1905 годах, были обязаны своим происхождением созданному этой организацией альянсу либералов, умеренных консерваторов и левых интеллигентов, а также появившейся благодаря такому союзу возможности сплотить против автократии городские и сельские «массы». Подобная коалиция не имела аналогов ни в прошлой, ни в будущей истории России — страны, где оппозиционные силы неизменно дробились на бесчисленные враждующие фракции, а либерально-консервативные элементы никогда не сближались с радикалами настолько, чтобы координировать с ними свою политику. Действуя обособленно, либералы и либерал-консерваторы, преобладавшие в Союзе освобождения, едва ли добились бы многого. Разумеется, интеллектуалы и богатые землевладельцы из руководства союза могли досаждать режиму своими острыми публикациями и банкетными кампаниями, но поставить власть на колени им было не под силу.

Читать дальше