Ричард Пайпс - Струве: левый либерал 1870-1905. Том 1

Голод 1891-92 годов стал для Струве своего рода историческим водоразделом в ходе развития российской экономики. В мае 1892 года он писал из Граца Потресову, уехавшему исследовать пораженные голодом области: «Вы стоите теперь, так сказать, посреди материала о голоде и можете поэтому, я думаю, правильнее судить об его экономическом значении. Может ли население оправиться после него, или же все народное хозяйство под влиянием этого толчка неизбежно примет новые формы, для победы которых именно и нужно разорение народных масс? Я не думаю, что Россия превратится в Палестину, но почти уверен, что от экономической самостоятельности (и прежде очень подозрительной ) русского земледельца не останется скоро и следа. И голоду будет принадлежать значительная доля этой заслуги » [158].

Он горел желанием представить в печати свою «марксистскую» точку зрения на этот голод как на явление, знаменующее начало перехода России к зрелому капитализму. В конце 1891 года, перед отъездом в Грац, он сообщил Водену о своем намерении написать книгу, посвященную критике превалировавшей в то время точки зрения на пути экономического развития России и содержащей конструктивные предложения по поводу того, каким образом можно выйти из аграрного кризиса [159].

Но это было легче сказать, чем сделать. Если бы Струве изложил свои взгляды в виде книги, ему пришлось бы сражаться с государственной цензурой, имевшей большой опыт в выявлении политических идей, замаскированных под научные. А если бы он разбил эту книгу на несколько статей, то ему пришлось бы иметь дело с еще более грозным противником — неофициальной цензурой самих «народников», контролировавших все «прогрессивные» ежемесячники.

Наличие двойной цензуры создавало в то время непреодолимые препятствия, и Струве был вынужден обратить свой взор за границу. В 1892 году, во время учебы в Австрии, он подружился с Генрихом Брауном, редактором двух немецких изданий социал-либеральной ориентации — теоретического журнала и ежемесячного информационного бюллетеня, освещавших проблемы международного рабочего движения [160]. В этих изданиях, в период между июлем 1892 года и апрелем 1893-го, были опубликованы рецензии Струве на шесть русских книг, посвященных аграрной проблематике. Таким образом он использовал предоставившуюся ему возможность для развития и уточнения своих взглядов на российскую экономику, сложившихся у него под влиянием Скворцова [161].

Что же происходило с российским сельским хозяйством? Почему уже более десяти лет оно находилось в более чем неблагополучном состоянии, страдая от повышения цен на землю, понижения цен на сельскохозяйственную продукцию и общего обнищания крестьянства? Чтобы понять это, писал Струве в одной из рецензий [162], нужно уметь отличать желаемое от фактически существующего. И если это сделано, то становится ясно, что причина болезни российского сельского хозяйства коренится не в ошибочности экономической политики, проводимой правительством с 1861 года, и, в частности, не в том, что оно не обеспечило крестьян адекватными земельными наделами и не позаботилось о реально выполнимых налоговых обязательствах, а в непродуманности организации сельской экономики России — слишком примитивной для того, чтобы обеспечить всех от нее зависящих. И манифест об отмене крепостного права, которым так восхищались экономисты и публицисты, несет основную долю ответственности за создавшееся положение. Поставив своей целью наделить землей каждого крестьянина, правительство, с одной стороны, дало ему слишком мало земли, чтобы он мог позволить себе обрабатывать только плодородную почву, а, с другой стороны, слишком много, чтобы он потерял вскоре надежду на то, что когда-нибудь достигнет уровня экономической самодостаточности. Таким образом, благодаря манифесту в сельском хозяйстве оказалось занято гораздо большее количество людей, чем могла выдержать земля.

Институт крестьянских общин лишь усугублял создавшееся неблагополучие, искусственно удерживая у земли тех, кому (с экономической точки зрения) до нее не было никакого дела. В деревне господствовало устаревшее, докапиталистическое, в основном натуральное хозяйство, некоторые элементы которого остались глубоко внедренными в российскую экономическую систему. Наличие общины мешало повсеместно проникающим в деревню капиталистическим формам хозяйствования поднять сельскохозяйственное производство на более высокий, более эффективный уровень. В силу чего, отторгаемые общинной системой, они свелись к грубой эксплуатации: сельский капиталист, кулак, не имея возможности, по причине законодательных ограничений на покупку-продажу земли, стать настоящим сельским предпринимателем, занялся выжиманием денег из односельчан и накопительством.

Единственным реальным выходом из создавшегося положения была скорейшая индустриализация. Ход рассуждений Струве, опиравшегося на идеи Мальтуса, Листа, Маркса, Брентано и Скворцова, был следующий: чтобы улучшить положение крестьянства, Россия должна привести свое сельское хозяйство к более рациональному виду, то есть сделать его более продуктивным. Подобная рационализация нуждается в стимуле — повышении спроса на сельскохозяйственную продукцию. А это повышение, в свою очередь, требует перемещения значительной части сельского населения в город. Каждый покинувший деревню и влившийся в городскую армию рабочего резерва крестьянин становится потенциальным покупателем продовольственных товаров и, таким образом, участвует в создании товарного спроса, необходимого для борьбы с российскими аграрными бедами.

Массовый голод также способствовал ускорению процесса переселения из деревни в город, и в силу этого, по мнению Струве, его тоже можно было считать экономически прогрессивным. Поскольку он согнал с земли обнищавших, неэффективных производителей, повысил спрос на продовольствие и отдал землю под контроль сильных, экономически дееспособных крестьян. Нет сомнения, писал он, что сельская «классовая дифференциация» принесла с собой большие страдания, но в длительной перспективе она была выгодна для всех. В будущем все это обещало привести к существенному повышению уровня жизни в стране.

Струве считал «предрассудком» идею, в свое время пропагандируемую Герценом и Бакуниным, о том, что русский крестьянин по своей природе является социалистом, и уже как к совершенному «сумасшествию» относился к убеждению, которого придерживались как радикалы, так и консерваторы, что все крестьяне должны держаться за землю. В 1892 году ему случилось прочесть незадолго до того опубликованную и относившуюся к 1860-м годам переписку Герцена и Тургенева. Обнаружив в письмах Тургенева подтверждение своего собственного мнения, что русский крестьянин по природе — не социалист, а мелкий буржуа, и что Россия неизбежно должна пойти по западному пути, а не по некоему особенному, выдуманному ею самой, Струве пришел в состояние восторга [163]. После знакомства с этой перепиской он стал смотреть на растущее противостояние между социал-демократами и их радикальными оппонентами не только как на историческое продолжение спора между Марксом и Энгельсом и «социалистами-утопистами», но и как на обновившийся в новых условиях спор между российскими западниками и славянофилами.