Михаил Давидов - Тайны гибели российских поэтов: Пушкин, Лермонтов, Маяковский [Документальные повести, статьи, исследования]

Следственная комиссия удовлетворилась показаниями одной, заинтересованной стороны и не подвергла их объективной проверке. Интересы пострадавшей стороны в ходе следствия не представлял и не защищал никто.

Уже 30 июля Следственная комиссия закончила свою работу. Материалы были направлены главе гражданской администрации Северного Кавказа И. П. Хомутову, который, заключив, что участь офицера Глебова должны решить военные власти, постановил передать дело Мартынова и Васильчикова, как гражданских лиц, в Пятигорский окружной суд. Здесь занялись делом об убийстве на дуэли Лермонтова отставным майором Мартыновым с начала сентября 1841 года. В городе к тому времени не умолкали толки о нечестном характере поединка. Над подсудимыми Мартыновым и Васильчиковым стали сгущаться тучи, ибо в гражданском суде к делу отнеслись внимательнее, решив не доверяться слепо уже собранным материалам, а провести новое расследование.

Мартынов 13 сентября получил новые детальные вопросные пункты. Самый острый вопрос ставился так: «Не заметили ли вы у Лермонтова пистолета осечки, или он выжидал вами произведенного выстрела, и не было ли употреблено с вашей стороны, или секундантов, намерения к лишению жизни Лермонтова противных общей вашей цели мер?» Вторая часть вопроса означала: не было ли нарушения дуэльных правил, умышленного убийства противника в обход условий дуэли. Мартынов ответил так же, как он привык отвечать на вопросы в Следственной комиссии, — уклончиво и неполно. Он ответил лишь на первую часть вопроса: «Хотя и было положено между нами считать осечку за выстрел, но у его пистолета осечки не было» [198] Цит. по: М. Ю. Лермонтов: Статьи и материалы. — М.: Соцэкгиз, 1939. — С. 57. . Этим ответом Мартынов уже как бы признал, что Лермонтов выстрелил в воздух или в сторону. Он не ответил письменно на вторую, более важную часть вопроса, но Николай Соломонович понимал, что следователи могли получить ответ при допросах, найти свидетелей и т. п. Следствие намеревалось, видимо, всерьез расследовать ходившую по Пятигорску версию о выстреле в упор в Лермонтова, который не желал стрелять в противника и разрядил пистолет в воздух.

Но здесь Мартынову и Васильчикову очень повезло — гражданский суд не успел закончить рассмотрение дела, ибо в середине сентября до Пятигорска дошло распоряжение Николая I (от 4 августа) предать всех участников дуэли военному суду с последующей конфирмацией [199] Конфирмация (от лат. confirmatio — утверждение) — утверждение высшей властью государства судебного приговора. .

Военный суд над Мартыновым, Васильчиковым и Глебовым под председательством полковника Манаенко состоялся в Пятигорске с 27 по 30 сентября 1841 года. Он завершился в рекордно короткий срок. Во время суда никто не пытался, как это делалось в окружном (гражданском) суде, докопаться до истины. Полностью положились на материалы Следственной комиссии. На первом судебном заседании допросили, без особого пристрастия, подсудимых. При этом задавался вопрос: не имеют ли подсудимые к материалам дела чего-либо добавить или убавить? В соответствии с этим вопросом, убийца Мартынов и секунданты Васильчиков и Глебов отвечали односложно, боясь противоречивых ответов, не вдаваясь в детали дуэли и смерти Лермонтова: что, мол, поединок проходил так, как описано в показаниях, и ничего нового добавить они не могут. В последующие дни были рассмотрены собранные Следственной комиссией материалы, свидетельские показания.

В последний день слушания дела, 29 сентября, произошло беспрецедентное событие: замена вещественных доказательств — дуэльных пистолетов. Полковник Ильяшенков, вероятно по просьбе Столыпина, прислал в суд два новых «кухенройтерских» пистолета и сопроводительную бумагу, из которой следовало, что по ошибке были изъяты раньше якобы не те пистолеты. Суд удовлетворил просьбу, заменив оружие. Никаких преступных целей при замене пистолетов не преследовалось, но сама процедура замены была вопиющим юридическим нарушением. Так Столыпину вернули оба его пистолета, из одного из которых Мартынов застрелил Лермонтова. Пистолеты эти Монго хранил у себя до самой смерти, а затем они перешли по наследству к его младшему брату, Дмитрию Столыпину.

Приговор военного суда был объявлен 30 сентября. По сравнению с другими дуэльными делами, он был довольно мягок. Мартынов был признан виновным в «произведении дуэли», приведшей к смерти поручика Лермонтова, и подлежащим по Своду военных постановлений (статьям 392 и 393) к «лишению чинов и прав состояния». Такое же наказание было вынесено Глебову и Васильчикову, обвиненными по статье 398 за то, что были секундантами на дуэли и не донесли о ней [200] Военно-судное дело. — ИРЛИ, ф. 524, оп. 3, № 16, л. 130 об. . Приговор суда имел важный смягчающий пункт, дающий отсрочку исполнения наказания и надежду на прощение: все трое подсудимых выпускались на свободу до высшей конфирмации.

Судебная практика по дуэльным делам в России была такова. На первом этапе военный суд определял наиболее суровое наказание, причем в кровавых случаях дуэлянты нередко приговаривались к смертной казни. Но далее дело шло по инстанциям, и на каждом этапе приговор смягчался.

Сразу после суда Мартынов и его секунданты были освобождены. Нужно подчеркнуть, что еще задолго до суда Глебову и Васильчикову содержание на гауптвахте заменили домашним арестом, причем Васильчикову даже разрешили переехать в Кисловодск, «так как ему был необходим нарзан»(?!). Мартынова же из городской тюрьмы перевели на гауптвахту, где условия содержания были легче, и даже стали выводить гулять по центру города, по бульвару, опять же заботясь о здоровье арестованного и особенно о его легких, которым нужен был чистый, свежий воздух.

«Когда Мартынова перевели на гауптвахту, которая была тогда у бульвара, — вспоминала Э. А. Шан-Гирей, — то ему позволено было выходить вечером в сопровождении солдата подышать чистым воздухом, и вот мы однажды, гуляя на бульваре, встретили нечаянно Мартынова. Это было уже осенью; его белая черкеска, черный бархатный бешмет с малиновой подкладкой произвели на нас неприятное впечатление. Я не скоро могла заговорить с ним, а сестра Надя положительно не могла преодолеть своего страха (ей тогда было всего 16 лет). Васильчикову и Глебову заменили гауптвахту домашним арестом, а потом и совсем всех троих освободили; тогда они бывали у нас каждый день до окончания следствия и выезда из Пятигорска. Старательно мы все избегали произносить имя Лермонтова, чтобы не возбудить в Мартынове неприятного воспоминания о горестном событии» [201] Э. А. Шан-Гирей. Воспоминание о Лермонтове // Л. в восп. — С. 435. .