Вадим Нестеров - Жизнь примечательных людей. Книга вторая

Ко всеобщему удивлению, эти очень разные люди крепко сдружились и даже породнились: второй стал крестным отцом родившихся у первого сыновей-близнецов.

Оба отдали Большой игре большую часть жизни. Первого, "штабного", оценив его стратегическое мышление, уже в 1905 году назначили начальником Среднеазиатского отдела Главного Управления Генерального штаба.

Второй, как положено "полевику", создавал агентурную сеть в Восточном Туркестане (Кашгарии), Афганистане и Персии, работал в Бомбее, Дели и Пешаваре, и в том же 1905 году его секретный «Отчет о поездке в Индию» был опубликован Генеральным штабом.

Оба стали генералами и воевали в Первую Мировую, которую прошли геройски. Первый был ранен и дважды контужен во время знаменитого Брусиловского прорыва, собрал целый букет орденов и к октябрю 1917-го был уже генерал-лейтенантом.

Второй же генерал-лейтенанта получил еще в феврале 1915 года, став к тому времени из-за безоглядной храбрости одним из самых популярных генералов русской армии. А после блестящего взятия Зборо, недолгого плена и дерзкого побега его популярность взлетела до небес.

После Февральской революции первый продолжил воевать на Западном фронте. Второй же, еще до революции назначенный Главнокомандующим войсками Петроградского военного округа, все больше увлекался политикой. Это привело к тому, что в июле он был назначен Верховным Главнокомандующим, а в августе устроил неудачный мятеж, так и оставшийся в русской истории под его именем.

После Октябрьской революции пути кумовьев разошлись навсегда: первый пошел к красным, второй — к белым.

В Гражданскую первый воевал под Царицыным вместе с Ворошиловым и Сталиным, вскоре после Гражданской возглавил Академию Генерального штаба Рабоче-Крестьянской Красной армии и стал одним из главных вдохновителей «советского Ренессанса» Большой игры.

Второй же стал соорганизатором Добровольческой армии на Дону и ушел в Первый Кубанский поход.

Второй, он же Лавр Георгиевич Корнилов, был убит при штурме Екатеринодара. «Неприятельская граната, — писал генерал А. И. Деникин, — попала в дом только одна, только в комнату Корнилова, когда он был в ней, и убила только его одного. Мистический покров предвечной тайны покрыл пути и свершения неведомой воли ». Корнилова похоронили в местечке под названием Гначбау. На следующий день после похорон красные выбили белых из Гначбау. Тело генерала вытащили из могилы, таскали по улицам, рубили шашками, а потом сожгли.

Первый, он же Андрей Евгеньевич Снесарев, к тому времени — создатель и ректор Московского института востоковедения, был арестован в январе 1930 года и был обвинен в создании контрреволюционной организации «Весна» и планировании заговора. Приговорен к расстрелу. По личному указанию Сталина высшая мера была заменена 10 годами лагерей. 21 ноября 1989 года на аукционе Сотбис была продана записка Сталина, адресованная Ворошилову, с коротким текстом:

«Клим! Думаю, что можно было бы заменить Снесареву высшую меру 10-ю годами.

И. Сталин.»

Похоже, Коба не забыл, как они втроем держали Царицын.

Снесарев отсидел в лагерях 4 года, 27 сентября 1934 года досрочно освобожден как тяжело больной — инсульт, его просто отдали семье.

Умер в больнице в 1937 году.

Вот, собственно, и вся история. От сотен других отличается разве что высотой, на которую взлетели оба однополчанина.

А так — сколько их было на Руси-матушке…

Над толстячком слева — которой стоит рядом с Симоновым и через один от Михалкова — советские писатели постоянно прикалывались.

(фото находится в общественном достоянии)

В основном — из-за его сходства с Хрущевым. Даниил Гранин так и вспоминал в мемуарах о нем — толстячка, кстати, звали Александр Прокофьев:

"На встрече советских писателей с Н. С. Хрущевым поэт С. В. Смирнов сказал: «Вы знаете, Никита Сергеевич, мы были сейчас в Италии, многие принимали Прокофьева Александра Андреевича за Вас». Хрущев посмотрел на Прокофьева, как на свой шарж, на карикатуру; Прокофьев того же роста, с такой же грубой физиономией, толстый, мордатый, нос приплюснут… Посмотрел Хрущев на эту карикатуру, нахмурился и отошел, ничего не сказав".

Вообще поэт Александр Прокофьев внешне напоминал записного бюрократа из советской комедии — очень шумного и очень вредного, но, по большому счету, травоядного и трусоватого, становящегося навытяжку при любом появлении начальства.

Он, собственно, этим бюрократом и был. Прокофьев занимал пост ответственного секретаря Ленинградского отделения Союза Писателей, поэтому постоянно либо нес какую-нибудь правоверно-коммунистическую пургу с трибуны, либо занимался разными аппаратными интригами и по мелочи гнобил неугодных.

Что касается творчества — тоже ничего неожиданного. Прокофьев писал достаточно бессмысленные патриотические стихи, которые из-за большого количества упоминаний березок и Родины, усиленных аппаратным весом автора, печатались везде.

Его стихотворение для детей "Родимая страна" в свое время даже вошло во все школьные хрестоматии. Лучше от этого стихотворение, правда, не стало:

Казалось бы — клиент понятен и интереса не представляет.

Но — нет.

Он не был травоядным.

Мы часто забываем, что все забавные пожилые толстячки когда-то были молодыми и без лысины. В те годы наш толстячок выглядел вот так:

Нехорошо смотрит, верно? Такого даже толпой задирать — десять раз подумаешь. Так обычно смотрят люди, которые очень много видели в своей жизни.

Часто — слишком много.

И это действительно так.

Он был северянином — родился и вырос в семье рыбака на берегу Ладожского озера. И на его молодость пришлась Гражданская война.

Я уже как-то говорил — Гражданская война была филиалом ада на земле. Не по масштабу боевых действий — по той ожесточенности, с которой она велась. Это действительно был какой-то прорыв Инферно, вторжение демонов, овладевавших телами и душами людей. Вчерашние аптекари и слесаря резали друг друга не то что с воодушевлением — с наслаждением, счастливо сплевывая кровь. Я недавно писал про двух капитанов — вот как надо людям себе свернуть мозги, чтобы устроить то, что они проделали с телом Корнилова?! Причем от политических воззрений ничего не зависело — буйствовали и красные, и белые, и зеленые, и в крапинку. И пока все — все! — не напились кровью допьяна — не успокоились.