Олег Соколов - Армия Наполеона

Мы начнем это эссе о духе наполеоновской армии с качества, которое было ее неоспоримой и точной характеристикой. Этим качеством была отвага, что, впрочем, неудивительно для войск, которые с 1792 г. почти непрерывно были в пекле войн, большей частью победоносных. Свидетельство не раз уже упоминавшегося Клаузевица, непримиримого врага наполеоновской Франции, звучит, пожалуй, наиболее убедительно: «Надо было самому наблюдать стойкость одной из частей, воспитанных на службе Бонапарту и предводимых им в его победоносном шествии, когда она находилась под сильнейшим и непрерывным орудийным огнем, чтобы составить себе понятие, чего может достигнуть воинская часть, закаленная долгой привычкой к опасностям и доведенная полнокровным чувством победы до предъявления самой себе требования высочайших достижений. Кто не видел этого, тот не сможет этому поверить» 1.

Наивно, конечно, было бы полагать, что в полки Наполеона не попадали трусы, просто последние если и были, то они либо дезертировали, либо, стиснув зубы, должны были следовать общему порыву и иногда увлеченные им... становились героями.

Особенно беспощадной к трусости была офицерская среда. Д'Эспеншаль, автор блистательных по точности воспоминаний, рассказывает, как старший офицер, прибывший к ним в полк (5-й гусарский), оказался не на высоте своей миссии в одном из первых боев кампании 1809 г.: «Все офицеры части заявили единодушно, что он не достоин командования...» Тогда с согласия генерала Пажоля этого офицера отправили в депо во Францию «под предлогом необходимости заниматься организацией подкреплений, однако накануне отъезда по поручению всех офицеров полка, молодой суб-лейтенант заявил изгнаннику, что он должен снять с себя белый ментик (характерная деталь униформы 5-го гусарского, ставшая его символом) и что, если он этого не сделает, то о его поведении будет доложено Императору. С этого времени мы больше ничего не слышали об этом офицере...» 2

Планшет 20. Рядовой 6-го гусарского полка и вахмистр 5-го гусарского полка 1813-1814 гг. Пояснения см. Приложение II. © С. Летин.

Понятно, что в офицерском корпусе, пронизанном чувством чести, честолюбием и жаждой славы, распаленными Императором, при ежедневном экзамене на храбрость трусу, особенно в офицерских эполетах, было нечего делать в наполеоновских полках. Ведь, как писал де Брак, «на поле боя человек раскрывается таким, каков он есть. Здесь нет больше вуали, нет хитроумных уверток - все страсти человека выступают наружу, его душа открыта, и по ней может читать любой, кто захочет. Здесь интриги в бессилии молкнут, здесь храбрецы приемных, умники салонов... любители погарцевать в мирное время не задирают носа. Горе любому, кто побледнеет в бою, даже если он и носит шляпу с шитьем, горе эполетам и галунам, которые склонятся под ветром от ядра... Здесь вершится неподкупное правосудие, и горе тому, кто будет осужден трибуналом, где честь - судья» 3.

Нужно было быть не просто бесстрашным, но нужно было, чтобы это все видели: не склонять голову под ядрами и пулями! - понималось абсолютно буквально. Как-то раз кавалерийский генерал Груши вместе со своим начальником штаба полковником Жюмильяком и начальником артиллерии полковником Гриуа отправились на рекогносцировку. Вражеское ядро, просвистевшее совсем близко от них, заставило Жюмильяка невольно пригнуться. Гриуа пишет, что «генерал Груши не мог сдержать улыбку. Он сказал, обращаясь ко мне: "Кажется, полковник, Вы лучше знакомы с ядрами, чем этот господин, ибо Вы не приветствуете их столь же почтительно". Несчастный начальник штаба был сконфужен и не ответил ни слова. Впрочем, у многих военных, которых я знал, - это всего лишь невольное движение, которое, однако, было для них настоящим несчастьем, ибо многие приписывали эти кивки страху» 4.

Трусость в солдатской среде была столь же презираема, как и среди офицеров, причем, подобно своим командирам, солдаты сами разбирались с теми, кто вел себя недостойно в бою.

И все же не страх перед наказанием, даже наказанием со стороны товарищей, был главной мотивацией отваги. Жажда славы, почестей, желание подняться по ступеням военной иерархии и, наконец, просто упоение борьбой ради борьбы пронизывали всю армию Наполеона, вплоть до солдат. Капитан Дебёф рассказывает в своих бесхитростных и удивительно точных мемуарах о чувствах, которые он, будучи молодым солдатом Наполеона, испытывал в первом бою: «Войска в нетерпении сразиться с врагом ринулись по мосту. Затрещала ружейная пальба, и я ускорил шаг, гордый тем, что я ступил на австрийскую землю и еще более тем, что я тлел в охране знамени. Это было великолепное зрелище - мой первый бой...» 5Прошло немного времени, и новичок стал закаленным воином, без оглядки идущим на врага: «В тот же миг мы устремились вперед. Я сжал в руках ружье и ускорил шаг в нетерпении доказать, что я достоин быть французом» 6.

«Какой это был прекрасный бой! - записал 18 октября 1806 г. в своем дневнике другой солдат. - Мы не очень-то много видели, ибо дым обволакивал нас со всех сторон. Но как опьяняет весь этот грохот. Тебе хочется кричать, скусывать патроны и драться. При всполохах огня, вылетающего из жерл орудий, в красных клубах пушечного дыма были видны силуэты канониров на своем посту, похожих на театр китайских теней. Это было восхитительно!» 7

Как видно из последнего отрывка, бесстрашие перед лицом опасности перешло в наполеоновской армии в нечто большее - жажду опасностей. Грохот канонады вызывал у основной массы солдат и офицеров не страх, а непреодолимое желание сразиться с врагом, добиться новых отличий, совершать подвиги. Интересен в этом смысле один из эпизодов в дневнике Фантена дез Одоара, редком по точности и яркости характеристик источнике, ибо капитан Фантен дез Одоар писал свой дневник прежде всего для себя и по самым свежим следам событий - каждый эпизод записывался если не вечером того же дня, то через день или два. Вот, что он занес в свою тетрадь 4 декабря 1808 г., когда после сравнительно продолжительной мирной передышки (больше года!) его полк на марше в Испании услышал впереди гул орудий: «После Фридланда мы не слышали этого величественного голоса битв. Его первые раскаты, звучавшие подобно раскатам отдаленного грома и отраженные тысячекратным эхом в горных долинах, по которым шли наши колонны, заставил нас восторженно затрепетать от наших воспоминаний и наших надежд» 8.

Современному человеку нелегко понять, что для офицеров и старых солдат наполеоновской армии сама война стала предметом не страха, а вожделения. Буквально все документы описываемой нами эпохи (а мы еще раз подчеркиваем, что отдаем безусловное предпочтение тем из них, которые написаны по горячим следам событий) говорят, что весть об объявлении войны армия встречала восторгом. Вот как уже известный нам д'Эспеншаль описывает чувства, которые последовательно испытывали Олег Соколов его гусары накануне кампании 1809 г. В январе он писал: «Все происходящее подтверждает, что весной начнется война с Австрией, что наполняет нас радостью»; в марте: «Мы узнали, что скоро выступим в поход, что было воспринято с бешеным восторгом». Наконец, 10 апреля утром, после того как капитан Добантон, адъютант Пажоля, принес известие о том, что австрийцы начали войну: «Эта новость была встречена полком восторженными криками "Vive l'Empereur!" И уже час спустя наши гусары обменялись с врагом первыми выстрелами из карабинов, ставшими прелюдией к великой драме, которая под названием Ваграмской кампании должна была потрясти Европу» 9.