Льюис Мамфорд - Миф машины

Ввиду чрезвычайно сложного строения крупного человеческого мозга, недостоверность, непредсказуемость, процессы, идущие вразрез с приспособляемостью и созидательностью (то есть, новая и содержательная, а не случайная деятельность мозга) — органические функции, часть сложной нервной системы человека. В своей готовности встретиться с неожиданностями, они превосходят более надежные проявления инстинктов и лучшие приспособления к окружающей среде, присущие другим биологическим видам. Но уже сами эти возможности заставили человека создать независимую область устойчивого, предсказуемого порядка — внутреннего для человека и подчиненного его сознанию. В основе культурного развития человека лежал тот факт, что порядок и созидательность комплементарны по отношению друг к другу: ибо человеку приходится нутром усваивать порядок, чтобы придавать внешнюю форму своей созидательности. Иначе, как жаловался в своем дневнике художник Делакруа, его бурное воображение порождало бы больше образов, чем ему под силу запомнить или использовать, — как это, кстати, часто бывает в ночных сновидениях.

Однако следует заметить: гипертрофированный мозг у homo sapiens'a , прежде всего, нельзя удовлетворительно трактовать как приспособительный механизм, который помогал выживанию человека и росту его господства над другими биологическими видами. Приспособительная функция была ценной, мозг мог обеспечивать лишь частичное приспособление: уже с давних пор, как и сейчас, при адаптациях происходили сбои и отклонения. На протяжении приблизительно ста тысяч лет сам мозг оставался страшно непропорционален по отношению к той работе, которую он был призван совершать. Как уже давно указал Альфред Рассел Уоллес, потенциальные умственные способности, скажем, Аристотеля или Галилея анатомически и физиологически уже были заложены, в ожидании своего применения, у людей, которые еще не научились считать по пальцам. И до сих пор значительная часть доставшегося нам «снаряжения» не используется, по-прежнему дожидаясь своего часа.

Вполне возможно, что гипертрофированный по объему мозг в течение длительного промежутка доисторической эпохи столь же обременял предков homo sapiens'a , сколь и помогал им; ибо он делал их до некоторой степени непригодными к чисто инстинктивному животному существованию, которое они вели, до того как развился культурный аппарат, соизмеримый с этими заложенными в мозгу способностями. Этот расцвет нервной деятельности, подобно цветению в растительном царстве, тем не менее, типичен и для многих других прогрессивных органических перемен; ибо сам рост обусловлен способностью организма производить излишек энергии и биологических возможностей, сверх того, что нужно единственно для выживания.

Здесь опять-таки нас ввел в заблуждение необоснованный викторианский принцип бережливости, который неверно расценивает расточительность и избыточность природы. Доктор Уолтер Кэннон привел логическое обоснование биологической избыточности, анализируя предназначение парных органов тела. У человеческих почек резервный фактор равняется четырем: чтобы поддерживать жизнь в организме, достаточно, чтобы функционировала хотя бы четверть почки. Что же касается нервной системы человека, то здесь весьма уместен известный афоризм Блейка: дорога излишеств ведет ко дворцу мудрости.

Уильям Джеймс в своем раннем очерке, опубликованном в книге «Воля к вере» (хотя впоследствии он к нему практически не возвращался), изложил суть дела более ясно. «Главное отличие человека от животных, — указывал он, — состоит в крайней избыточности его субъективных склонностей: его превосходство над ними заключается единственно и исключительно в количестве и в фантастичности и ненужности его потребностей — физических, нравственных, эстетических и умственных. Если бы вся его жизнь не была поиском избыточного, он бы никогда не утвердился столь прочно в той области, которую можно назвать областью необходимого. Осознав это, он может извлечь следующий урок: своим потребностям следует доверяться, и даже когда кажется, что они не скоро будут удовлетворены, все же порождаемое ими беспокойство — лучший жизненный ориентир человека, который в конце концов приведет его к невероятным свершениям. Отнимите у человека все эти излишества, отрезвите его — и вы его уничтожите.»

Можно в таких рассуждениях пойти и еще дальше. Доставшееся человеку в дар сложное нервное устройство настолько превосходило его первоначальные потребности, что долгое время могло угрожать самому его выживанию. Сам избыток «интеллекта» ставил перед человеком задачу, сходную с той, что ему пришлось бы решать, если бы ему нужно было найти способ применения сильного взрывчатого вещества, изобретая некую оболочку, достаточно прочную, чтобы выдержать заряд и затем успешно справиться с взрывом; ограниченная сфера применения мощнейшего человеческого органа в ту пору, когда для результатов его работы еще не имелось подобающего культурного вместилища, возможно, и служит объяснением для всех тех весьма заметных проявлений иррациональности, которыми были отмечены все зафиксированные или наблюдавшиеся формы человеческого поведения. Следует ли рассматривать эту иррациональность как еще одну часть адаптивного механизма (что, на первый взгляд, представляется нелепостью), или, напротив, признать, что такой рост «мозговитости», хотя частично и адаптивный, многократно подрывался неадаптивными реакциями, исходившими из того же источника? Если бы не это свободное пространство, «отведенное» для неадекватного поведения, человеческий род едва ли смог бы выжить.

Благодаря длительным и тяжким усилиям человек выработал некий культурный порядок, который стал служить вместилищем для его созидательности, и уменьшил опасность, которой были чреваты многие ее отрицательные проявления. Однако потребовалось еще множество опытов, открытий и изобретений, занявших еще сотни тысяч лет, и отнюдь не сводившихся к орудиям труда и материальному снаряжению, — прежде чем человек смог создать культуру достаточно исчерпывающую, чтобы использовать хотя бы часть неизмеримых возможностей мозга. А такое развитие, в свой черед, обернулось новыми опасностями и подвохами. Порой, когда культурный комплекс обретал слишком усложненную структуру, или слишком прочно основывался на сохранении прошлых приобретений, как это многократно происходило и у древних племенных общин, и у позднейших цивилизаций, — он не оставлял места для умственного роста в новых областях. Но, с другой стороны, если культурные построения ослабевали и распадались, или если почему-либо их компоненты не усваивались, — тогда неуемный в своей деятельности, находящийся под высоким напряжением мозг начинал проявлять гиперактивность маниакального и разрушительного рода, — подобно работающему вхолостую мотору, который сжигает сам себя из-за отсутствия топлива. Сегодня, невзирая на колоссальный культурный багаж, накопленный западным человеком, мы слишком хорошо знакомы с обеими этими возможностями.