Льюис Мамфорд - Миф машины

Здесь Якобсен вновь подкрепляет толкование Франкфорта. «Упорядоченный мир [для месопотамцев] немыслим без высшей власти, повсюду насаждающей свою волю.» Можно дополнить это утверждение Якобсена о вере в высшую власть; приведя слова из египетской «Сатиры о ремеслах»: «Нет такой работы, где над работником не было бы господина». Житель Месопотамии убежден, что власти всегда правы, — или, по крайней мере, что спорить с ними бесполезно. «Приказание дворца, как и приказание Ана, нельзя отменить. Слово Царя всегда верно; и его речениям, как и речениям бога, нельзя прекословить.» Эти слова несут в себе болезненное сходство с установками нынешних тоталитарных государств — как «демократических», так и «коммунистических».

Данное изречение — первое выражение того, что известно в сегодняшних политических системах под названиями «партийной линии» или.«консенсуса» — уменьшает (в указанном контексте) важность многих различий между древними цивилизациями на Ниле и в междуречье Тигра и Евфрата. В обоих случаях царь обладал богоподобными полномочиями; и с практической точки зрения, не так уж важно, в каком качестве он выступал: как бог — в Египте или как заместитель божества в Месопотамии, где он мог с полным правом «действовать по доверенности», то есть от имени бога, пока ему сопутствовала удача. Его миссия заключалась в том, чтобы участвовать в постоянной борьбе между хаосом и порядком, борьбе, которая, по словам Эфраима Шпайзера, «...была роковой драмой, возобновлявшейся каждый год».

Стоит ли удивляться, что перед лицом столь тревожных обстоятельств и столь яростных средств подавления подобных тревог деревня отказалась и от своей автономии, и от своей относительной самодостаточности, в пользу высшей власти — царя и государственных войск, правительственных чиновников и сборщиков податей, которые строго выполняли царские приказания. Разбросанные по разным краям села отныне слушались повелений, исходивших из центров власти.

На земле такого безусловного повиновения мог требовать лишь один единственный человек, назначенный богами царем, — человек, который, обороняясь от скептиков или явных противников, опирался бы в своих притязаниях на вооруженную силу, который сломил бы устои самоуправления, сложившиеся в маленьких общинах на основе обычаев предков и собственных ограниченных способностей держать совет и выносить трезвые решения.

Трезвомыслия — почти по определению — всегда как раз и недоставало царской власти: когда выполнялись приказы царя, никто никогда не отваживался сказать ему, чем они впоследствии оборачивались. Абсолютной власти, присущей царям, сопутствовали тщеславие, беспощадность, жесткость, привычка к принуждению, нежелание прислушиваться к голосу разума, — чего никакая маленькая община не потерпела бы ни от одного из своих членов. Впрочем, эти агрессивные и неприятные в человеческом смысле качества, создающие условия для тщеславного господства, можно было встретить повсюду — как обнаружила Маргарет Мид среди мундугуморов, чьи вожди известны в общине под именем «настоящих злодеев» — агрессивных, жадных до власти и почета.

Но с тех пор, как царская власть и институты, на которые она опиралась, прочно утвердились, этот альянс оставался главной политической моделью цивилизованного общества вплоть до конца XIX века; за пять тысяч лет он достиг и гораздо более примитивных общин, вроде шиллуков в Африке, где все магические предписания и идеологические предпосылки сохранились в том неприкосновенном виде, в каком они пребывали с самого начала, — наряду с той же породой скота с загнутыми рогами, которую так любили древние египтяне.

И если со временем царская власть приобрела несколько более человечный нравственный характер, сжавшись до более скромных размеров, то произошло это главным образом благодаря упрямому сопротивлению деревенских общин, чьи обычаи и образ жизни нередко перекочевывали — вместе с самими переселенцами из деревень — в новые города. Вскоре мы обнаружим, что эта подспудная борьба между демократической и авторитарной техникой продолжалась на протяжении всей истории человечества.

К сожалению, большинство наших сведений о царской власти исходит из документов, которые были записаны спустя столетия, даже тысячелетия, после самих событий. Если взять за свидетельства нижние культурные слои Иерихона, можно обнаружить, что еще до каких-либо следов появления царской власти там уже имелось хозяйство, достаточно изобильное для возведения большого города и снабжения его жителей постоянной работой. В таком случае следует предположить, что «первобытная демократическая община» (как называет ее Франкфорт) достигла довольно высокого уровня технического развития и ремесленных навыков еще без всякой царской власти. Возможно, это произошло при какой-то иной — более мягкой, действовавшей скорее убеждением — форме правления, которая, по гипотезе Кэтлин Кеньон, могла возникнуть в более благоприятных климатических условиях, преобладавших в этих краях сразу после таяния ледников. Результаты недавних раскопок в Чатал-Хююке на территории Турции придают дополнительную привлекательность данной гипотезе.

Прежде чем особые установления, основанные на принуждении и наказании, приняли окончательную форму, царская власть возникла как некая мутация в сельскохозяйственных общинах, где все еще не существовало сколько-нибудь постоянного распределения труда или четкого разделения на касты, но имелась минимальная экономическая дифференциация благодаря профессиональной специализации, частной собственности или рабству: такое состояние более или менее соответствовало гесиодовскому «золотому веку». Если это так, то оно могло бы объяснить стойкое присутствие царской власти, заметное в значительно более позднюю пору в культуре Нового Света, например, у инков, — в частности, ее авторитарный коммунизм: строй, контролируемый государством, но воспроизводящий в масштабах большого сообщества совместный труда, и осуществляющий совместное распределение его продуктов, что характерно для деревни. В целом, тот же бескорыстный дух и тот же тип принудительной организации стоят за явлением современного коммунизма.

Когда царская власть вытеснила управление сельскохозяйственных общин, их местные функции, только в расширенном масштабе, перешли в руки на центральной власти — храмовой или дворцовой. Общественная собственность оставалась общественной собственностью, но теперь она принадлежала богу в лице царя. А когда правитель распределял между своими приближенными или эту собственность, или свеженаграбленную добычу, то она становилась «частной» собственностью, вокруг которой на протяжении всей истории сохранялась аура царской, если не божественной, неприкосновенности. Первым признаком такой неприкосновенности была установленная для бога доля в порождениях земли, взимаемая храмом; впоследствии этот древний обычай плавно перешел и в традицию церковной десятины в средневековом: христианстве. В то же время, каждому члену общины причиталась своя привычная доля. Пока люди чтили богов и повиновались царю, им были обеспечены безопасность и некоторая частица божественной щедрости. Так называемое «государство всеобщего благосостояния» сегодня сохраняет — или, лучше сказать, «восстановило» — многие из этих политических особенностей.