Олесь Бузина - Укрывшиеся под светом Сталина

«Литературные волки» интересовали Иосифа Виссарионовича не только сами по себе. Он понимал, что домашняя собака произошла именно от этого хищника. А потому с удовольствием подливал «дикой» крови в свою стаю, чтобы улучшить породу псов. Спасая очередного волчару, оказавшегося в безвыходном положении, вождь рассчитывал на ответную благодарность.

Так в его окружении оказался замечательный белогвардейский публицист — граф Алексей Толстой. Оправдываясь перед бывшими соратниками за уход к большевикам, тот писал в 1922 году: «В эпоху великой борьбы белых и красных я был на стороне белых. Я ненавидел большевиков физически. Я считал их разорителями русского государства, причиной всех бед. В эти годы погибли два моих брата — один зарублен, другой умер от ран, расстреляны двое моих дядьев, восемь человек моих родных умерло от голода и болезней. Я сам с семьей страдал ужасно. Мне было за что ненавидеть. Красные одолели, междоусобная война кончилась, но мы, русские эмигранты в Париже, все еще продолжали жить инерцией бывшей борьбы…

Я бы очень хотел, чтобы у власти сидели люди, которым нельзя было бы сказать: вы убили. Но для того, предположим, чтобы посадить этих незапятнанных людей — нужно опять-таки начать с убийств… Порочный круг. И опять я повторяю: я не могу сказать — я невинен в лившейся русской крови, я чист, на моей совести нет пятен… Все, мы все, скопом соборно виноваты во всем совершившемся. И совесть меня зовет не лезть в подвал, а ехать в Россию и хоть гвоздик свой собственный, но вколотить в истрепанный бурями русский корабль. По примеру Петра».

В явившемся с кавказских гор неведомом грузине граф Толстой сумел увидеть новую реинкарнацию Петра Великого. Толстому дали орден Ленина «за выдающиеся успехи в советской литературе», сделали его депутатом Верховного Совета. Он превратился в завсегдатая официальных приемов. Сталин часто беседовал с ним, даже подарил свою трубку — Толстой выпросил ее для собственной коллекции. Но однажды, как вспоминал художник Юрий Анненков, из-под личины любимца вождя вырвался настоящий волчий вой: «…Так как не было водки, мы пили коньяк». Толстой становился все более весел: «Я циник, — смеялся он, — мне на все наплевать! Я — простой смертный, который хочет хорошо жить, и все тут. Мое литературное творчество? Мне на него наплевать! Нужно писать пропагандные пьесы? Черт с ним, я и их напишу! Но только это не так легко, как можно подумать. Нужно склеивать столько различных нюансов! Я написал моего „Азефа“, и он провалился в дыру. Я написал „Петра Первого“, и он тоже попал в ту же западню. Пока я писал его, видишь ли, „отец народов“ пересмотрел историю России. Петр Великий стал, без моего ведома, „пролетарским царем“ и прототипом нашего Иосифа! Я переписал заново, в согласии с открытиями партии, а теперь я готовлю третью и, надеюсь, последнюю вариацию этой вещи, так как вторая вариация тоже не удовлетворила нашего Иосифа. Я уже вижу передо мной всех Иванов Грозных и прочих Распутиных реабилитированными, ставшими марксистами и прославленными. Мне плевать! Эта гимнастика меня даже забавляет! Приходится действительно быть акробатом. Мишка Шолохов, Сашка Фадеев, Илья Эренбург — все они акробаты. Но они — не графы! А я — граф, черт подери!.. Моя доля очень трудна…»

Державные милости приходилось отрабатывать не только литературой. Когда ведомство Геббельса разрекламировало на весь мир расстрел советскими энкавэдистами пленных польских офицеров в Катыньском лесу, Сталин искал мощный контрпропагандистский ход. Как только Красная армия отвоевала Катынь, была назначена специальная комиссия по расследованию этого преступления. В ее состав включили и незаменимого «акробата» Алексея Толстого. Естественно, и этот трюк ему удался. Комиссия «передоказала», что расстреливали поляков немцы. Только в годы перестройки СССР официально признал: немцы тут ни при чем, наша работа.

Иногда милость вождя падала неожиданно как снег на голову. Автор «Чингисхана» и «Батыя» Василий Ян вряд ли рассчитывал, что в 1942 году станет лауреатом Сталинской премии! Как и Алексей Толстой, он вышел из «бывших». До революции служил военным чиновником в Туркестане, работал корреспондентом Петербургского телеграфного агентства в Турции и Румынии. Потом вернулся в советскую Россию и стал литературным поденщиком — писал по заказу госиздательства детские повести о Спартаке и «народных» восстаниях против Александра Македонского. Делал это крайне добросовестно, никогда не мозолил глаза начальству. И вдруг его прорвало! В «Чингисхане» он описал места, где странствовал в юности, проезжая верхом пустыни от Средней Азии до Индии. Роман вышел очень живым. И, как на заказ, в тот самый год, когда понадобилась патриотическая тема. Немцы как раз подходили к Волге.

Никто не подсказывал Сталину награждать именно Яна. Он сам был страстным книгочеем — самым заядлым среди российских вождей ушедшего века. В мемуарах Ильи Эренбурга есть эпизод, как обсуждался на политбюро его роман «Буря» в связи с выдвижением на Сталинскую премию. Сталин спросил, почему «Бурю» выдвинули только на вторую степень. Александр Фадеев объяснил, что, по мнению комитета, в романе есть ошибки. Один из главных героев, советский гражданин, влюбляется во француженку. Это нетипично. Сталин возразил: «А мне эта француженка нравится. Хорошая девушка! И потом так в жизни бывает»…

«Сталин, — пишет Эренбург, — отстаивал право Сергея любить Мадо, а вскоре после этого продиктовал закон, запрещавший браки между советскими гражданами и иностранцами, даже с гражданами социалистических стран… Дела Сталина так часто расходились с его словами, что я теперь спрашиваю себя: не натолкнул ли его мой роман на издание этого бесчеловечного закона?»

Может, и натолкнул. Но известно и другое. Когда советские войска вступили в Европу, именно Сталин одернул Эренбурга, чья антигерманская публицистика перешла все границы здравого смысла. Известное эренбурговское «Убей немца!» было актуальным, когда враг стоял под Москвой. Теперь этот призыв мог привести только к ненужным преступлениям против гражданского населения. В СССР не существовало другой прессы, кроме партийной. И все же давайте прочтем следующую характеристику: «На портретах Сталин производит впечатление высокого, широкоплечего, представительного человека. В жизни он скорее небольшого роста, худощав; в просторной комнате Кремля, где я с ним встретился, он был как-то незаметен». Это Лион Фейхтвангер «Москва 1937», изданная в Амстердаме и переведенная в том же году издательством «Художественная литература» тиражом 200 тысяч экземпляров — огромным даже по тем временам.