Андрей Плотников - Тайна смерти Рудольфа Гесса [Дневник надзирателя Межсоюзной тюрьмы Шпандау]

Британский надзиратель Миллер, приняв звонок от Джордана, позвонил старшему смены французскому надзирателю Одуэну. Француз немедленно отправился в сад, оценил обстановку и принял решение о вызове медицинской помощи из госпиталя. Через несколько минут Миллер позвонил в британский военный госпиталь и назвал кодовое слово «Парадокс». Это был сигнал для срочного направления в МТШ машины скорой помощи. Согласованный заранее план действий вступил в силу.

Американский часовой на вышке № 3 немедленно доложил о просьбе Джордана начальнику караула, который направил в садовый домик двух военнослужащих-фельдшеров. Они располагались в караульном помещении в доме 25А, поэтому первыми прибыли в сад и начали делать заключенному искусственное дыхание.

Через некоторое время в тюрьму прибыл санитар Мелаоухи и тоже взялся за реанимацию своего подопечного. Еще через какое-то время в МТШ приехал британский военный врач, который был в этот день дежурным врачом по плану «Парадокс». В это же время подъехала карета скорой помощи из британского госпиталя. Британский врач возглавил процедуру реанимации, однако никаких результатов она не принесла. Заключенного погрузили в скорую помощь, и в 15.40 машина убыла из МТШ в госпиталь.

В британском военном госпитале после попыток восстановить сердечную деятельность «заключенного № 7» в отделении реанимации в 16 часов 10 минут была констатирована полная клиническая смерть.

Свидетельство о смерти Рудольфа (Вальтера Рихарда) Гесса. 17 августа 1987 года, 16:10.

Дежурство союзных надзирателей в МТШ завершилось с передачей тела «заключенного № 7» родственникам в Баварии, однако мы почти каждый день всем составом советских надзирателей приезжаем в Западный Берлин. Дел пока хватает. В соответствии с протоколом, подписанным четырьмя странами-союзниками 1 октября 1982 года, тюрьма Шпандау после выполнения ею функций Межсоюзной тюрьмы должна быть снесена. По согласованию сторон останутся нетронутыми служебные здания за тюремной стеной. Поэтому секретариат тюрьмы перебирается из главного корпуса в дом № 24, туда, где располагалась наша столовая. Мы помогаем секретарям переносить пачки архивных документов, сортировать папки, переставлять мебель.

Британская военная полиция ведет расследование по факту смерти Рудольфа Гесса. Уже допрошены американские и британские надзиратели. Сегодня военные следователи разговаривают с французским персоналом МТШ. Затем дойдет очередь и до советских надзирателей.

Возникли и некоторые проблемные моменты. Санитар Мелаоухи отказывается давать показания британским следователям, утверждая, что он всего лишь врач и не хочет быть втянут в политику. Заставить его говорить никак нельзя: демократия.

Французский надзиратель Одуэн, который был старшим смены 17 августа, сказал следователям, что не дозвонился на квартиру санитару Мелаоухи во время событий в тюремном саду. Мелаоухи очень обиделся на француза и уверяет всех надзирателей по очереди, что именно Одуэн позвонил ему домой, после чего санитар побежал в тюрьму. Хотя от кухонных рабочих известно, что о случившемся санитар узнал от персонала нашей столовой, когда зашел туда перекусить.

Сегодня мы снова приехали в Шпандау. Предстоит разрушение тюрьмы, а для этого внутри здания должны быть проведены соответствующие приготовления. Несоюзный персонал МТШ — секретари, истопник, рабочие — уже вынесли всю мебель из канцелярии и вспомогательных помещений тюрьмы. Но доступ в блок им по-прежнему запрещен. Любой предмет из тюремного блока многие годы был связан с Рудольфом Гессом, поэтому может стать не только сувениром, но и символом поклонения для неонацистов. А этого допускать нельзя. Поэтому сегодня перед нашим интернациональным коллективом надзирателей стоит задача сделать непригодным для использования все, что имеется в блоке. То есть сломать, разбить, превратить в хлам и мусор. Исключение составляет только медицинская кровать, на которой спал Гесс. Британский военный госпиталь предоставлял кровать тюрьме Шпандау во временное пользование, поэтому ее надо вернуть назад. После нашей «работы» в камерный блок будут допущены рабочие, которые вынесут весь мусор.

Коллектив наш интернациональный, но наши ряды редеют с каждым днем. Сегодня в блоке нас всего семь человек: нет ни одного американского надзирателя, отсутствуют надзиратели — помощники директоров, кто-то сказался больным. Мы разбились по группам, каждая занимается отдельным помещением: камера заключенного, гардероб, ванная комната, библиотека. Мне вместе с французом Одуэном досталась телевизионная комната. Рядом со входом в нее стоит журнальный столик с лампой и кресло. Настольная лампа летит на каменный пол и под каблуком ботинка быстро превращается в кусок железа. Журнальный столик довольно хлипкий, отломить его ножки для двух молодых мужчин труда не составляет. С креслом сложнее, приходится повозиться. Оно большое, старое, но добротное, удобное для сидения. Тем не менее каменный пол и четыре руки делают свою дело. С этим креслом у каждого из нас был связан почти каждый день дежурства. Сидя в этом кресле, надзиратели наблюдали за «заключенным № 7», а бывало, и спали. Вряд ли кто из нас тогда задумывался о сегодняшнем дне.

В самой телевизионной комнате два стула, банкетка и кресло, на котором обычно сидел Гесс. А еще телевизор и тумбочка под ним. Не спеша разбираемся с мебелью. На полу телевизионной вырастает куча дров и мусора. А что делать с телевизором? Большой тяжелый цветной телевизор, мы его еле поднимаем. Вдвоем с французом выносим телевизор из камеры, раскачиваем и на счет «три» запускаем на каменный пол вдоль по тюремному коридору. Он несколько раз кувыркается по полу. Со стороны смотрится эффектно, но значительных повреждений нет, аппарат остался единым целым.

Камерный блок тюрьмы Шпандау опустел.

Несколько раз нам с Одуэном пришлось проделать эту процедуру, прежде чем от телевизора осталась груда хлама. Пульт дистанционного управления телевизором оказался более податливым и разлетается на куски от первого удара о пол.

Покончив с телевизионной комнатой, я иду в пустую камеру, где стоит маленький клавесин. Красивый инструмент, сделанный сто, а может, и более лет назад, сегодня мог бы быть выставлен в каком-нибудь музыкальном музее. Но у него другая судьба. Я подкачиваю меха и нажимаю клавиши, пытаясь изобразить мелодию детской песенки «В лесу родилась елочка». Мне жалко этот раритетный инструмент, жалко отправлять его на каменный пол. Но другого выхода нет. Одуэн заходит в камеру. Он тоже высказывает сожаление по поводу инструмента. Однако наши мнения здесь ничего не значат. Мы берем с французом клавесин и выносим в коридор. Все заканчивается гораздо быстрее, чем с телевизором.