Павел Щеголев - Первенцы русской свободы

О минуте разлученья идёт речь и в отрывке, который находится в одесской тетради Пушкина.

И в этом, и в предыдущем стихотворении любовная связь прекращается в силу каких-то неясных для нас, внешних обстоятельств. „Последние моленья в саду, во тьме ночной, в минуту разлученья“ первого стихотворения („Желание славы“) напоминают „горестные пени“ отрывка. В стихотворении взаимная горячая любовь гибнет от неожиданных внешних событий… „Слёзы, муки, измены, клевета“, всё вдруг обрушилось на голову поэта. В отрывке, по неясным причинам, любимая поэтом приходит к мысли о необходимости разорвать свои интимные отношения с ним.

Наблюдения над рукописями этих пьес могут, при дальнейшем расследовании истории увлечений Пушкина, дать материал для любопытных выводов. Отрывок по положению его в тетради (2369-й) датируется 1824 годом: если от датировки требовать точности, то его можно было бы отнести и к 1823 году, но во всяком случае, его не должно относить ко времени позже 8 февраля 1824 года, ибо на той странице тетради, где он вписан, сейчас же вслед за ним находится несомненно писанный позже отрывка черновик письма к Бестужеву, которое в беловом помечено 8 февраля 1824 года [637]. Следовательно, то действительное событие, о котором идёт речь в отрывке, случилось до 8 февраля 1824 года.

„Желание славы“ напечатано в издании 1826 года под 1825 годом, в беловом автографе стоит помета „7 июля“. В тетради 2369 на об. 39 листа сохранился черновик, вверху, перед этим находим черновик к 39-й строфе 2-й главы „Онегина“, которая, как известно, дописывалась в конце ноября, в начале декабря 1823 года; а на следующей 40-й странице тетради черновик письма к А. И. Тургеневу от 1 декабря 1823 года [638]. Таким образом, если только конец страницы 39-й об. не был заполнен как-нибудь случайно позже, если на этих страницах Пушкин пользовался своей тетрадью систематично, то время появления черновика относится к декабрю 1823 года. Обращаясь к перечёркнутому тексту, мы должны считать набросок на стр. 39-й об. не столько черновой редакцией элегии „Желание славы“, сколько первоначальной редакцией иного замысла, редакцией, которая послужила потом для обработки элегии в позднейшее время, именно в 1825 году. Фактические обстоятельства в это время даже изменились. И если вступительные стихи наброска в 1823 году говорили о настоящем времени: „когда [любовию] желанием и [щастьем] негой упоённый Я на тебя гляжу коленопреклонённый“, то в 1825 году поэт пользуется уже прошедшим временем. Самое содержание первоначальной редакции очень любопытно. Набросок читается с большим напряжением, и вот что можно разобрать среди полузачёркнутых и под зачёркнутыми строками

В пушкинской литературе укрепилось предположение, что та особа, к которой летела мысль поэта в Михайловском и о которой так туманно говорит Анненков,— жена начальника по одесской службе Пушкина, графиня Елизавета Ксавериевна Воронцова; отношения её к Пушкину совершенно не обследованы биографами поэта [639]. Такому расследованию долго мешало, конечно, то обстоятельство, что графиня была жива и умерла только в 1880 году. „Предания той эпохи,— писал в 1874 году Анненков,— упоминают ещё о третьей женщине, превосходившей всех других по власти, с которой управляла мыслью и существованием поэта. Пушкин нигде о ней не упоминает, как бы желая сохранить про одного себя тайну этой любви. Она обнаруживается у него только многочисленными профилями прекрасной женской головы, спокойного, благородного, величавого типа, которые идут почти по всем его бумагам из одесского периода жизни“ [640]. К сожалению, до сих пор мы не имеем критического расследования отношений Пушкина к княгине Е. К. Воронцовой, которое дало бы нам право прийти к определённому на этот счёт мнению [641]».

Одесские новости доходили до Пушкина очень туго; он постоянно жалуется в своих письмах из Михайловского на их отсутствие и просит их. Не много знал он и о Ризнич. 21 августа 1824 года А. Н. Раевский сообщал Пушкину о муже Ризнич, о том, что он «опять принял бразды театрального правления, и актрисы ему одному повинуются» [642]. Профессору Зеленецкому рассказывали люди, близкие к Ивану Ризничу, что он был в переписке с Пушкиным; трудно поверить этому известию: что же было общего между обманутым мужем и любовником его жены? Вряд ли к кому другому, а не к Амалии Ризнич, может быть отнесён отрывок из описания Одессы в «Евгении Онегине»:

С этим-то мужем вряд ли бы стал переписываться Пушкин, и не из его писем узнал Пушкин о смерти Амалии Ризнич за границей. Ризнич умерла в первой половине 1825 года. Муж Ризнич, по крайней мере, получил известие о её смерти 8—9 июня: 8 июня в письме к П. Д. Киселёву он сделал приписку: «я сейчас только получил печальную весть о смерти моей бедной жены» [643]. Итак, 8—10 июня 1825 года в Одессе уже знали о её смерти и об обстоятельствах, предшествовавших смерти: говорили и о том, что Иван Ризнич предоставил ей умереть в нищете (мы видели, что сам Ризнич, в разговоре с Сречковичем, отрицал это). Подпись: «июль 1825», мы встречаем под сонетом одного из поклонников Ризнич, В. И. Туманского: «На кончину Р.» Этот сонет напечатан в альманахе Раича и Ознобишина: «Северная лира на 1827 год» [644] (цензурное разрешение на печатание дано 1 ноября 1826 года) с посвящением А. С. Пушкину. Трудно допустить, чтобы Пушкин прочёл этот сонет только в печати. Пушкин переписывался с В. И. Туманским: до нас дошло по нескольку писем того и другого, между прочим, и письмо Пушкина к Туманскому, от 13 августа 1825 года. Анализируя содержание этого письма, мы не найдём в нём ни одной фразы, которая обнаруживала бы, что это письмо Пушкина к Туманскому — не первое, им писанное. Между прочим, Пушкин писал в нём [645]: «Об Одессе, кроме газетных известий, я ничего не знаю, напиши мне что-нибудь» [646]. Последняя фраза даёт основание думать, что ответ Туманского был первым его письмом к Пушкину. Вполне естественно предположить, что Туманский поделился с Пушкиным своим стихотворением, написанным на смерть Ризнич и посвящённым Пушкину. Своё стихотворение он должен был сопроводить некоторыми фактическими разъяснениями, без которых не всё в нём было бы понятно Пушкину. Вот что писал Туманский о Ризнич: