Коллектив авторов Биографии и мемуары - Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников

Он читал мемуары Дидро и Данжо, капитана Брюса и доктора Куна, с большими трудностями раздобывал копии записок Екатерины II и Дашковой, копии дневника Храповицкого и записок И. И. Дмитриева. Он накапливал большой мемуарный материал для своей «Истории Пугачёва», а для «Современника» писал статьи о записках бригадира Моро-де-Брозе, о сборнике «Старина и Новизна», об издании переписки Вольтера с де Броссом, о записках Джона Теннера, об издании записок «кавалерист-девицы» Дуровой и т. д.

Пушкина интересовал и исторический анекдот, как самостоятельная форма мемуарного творчества. Он сам записывал и печатал ещё в «Литературной газете» исторические анекдоты. В этом же плане и записи рассказов Н. К. Загряжской, и его «Table-talk» (1834—1836), заключавшие в себе, наряду с историческими анекдотами, и автобиографические, личные воспоминания.

Друзей своих и знакомых Пушкин постоянно склонял к писанию мемуаров. Ещё в 1830 г. он настойчиво уговаривал своего друга П. В. Нащокина приняться за мемуары и даже сам помогал ему, начав под диктовку Нащокина записывать его воспоминания. Он не оставлял Нащокина в покое, и через шесть лет требовал присылки всего написанного. То же самое повторилось в 1836 г. с актёром М. С. Щепкиным, которого Пушкин всячески побуждал к писанию мемуаров, собственноручно записав в тетрадь начальные их строки. Ещё за несколько лет до того, с тою же просьбой писать мемуары, Пушкин обращался к А. П. Ермолову, предлагая себя в качестве их издателя. В 1836 г. он сносился с С. Н. Глинкой по поводу его Записок и тогда же был занят изданием Записок Н. А. Дуровой.

С таким же вниманием и интересом относился Пушкин и к памятникам эпистолярного творчества, хорошо сознавая огромное историко-литературное значение собственной переписки. В 1833 г. Плетнёв даже жаловался Жуковскому на то, что Пушкин «ничего не делает, как только утром перебирает в гадком сундуке своём старые письма к себе». [7] Сочинения П. А. Плетнёва, т. III. С.-Пб. 1885, стр. 524. Эти занятия Пушкина были отнюдь не случайными. Кажется, с уверенностью можно сказать, что ему же принадлежала первая идея издания своей переписки. [8] Несколько писем Пушкина было опубликовано при его жизни, как, напр., письмо его к Дельвигу от середины 1824 г., с описанием путешествия по Крыму, напечатанное Пушкиным в «Северных Цветах» на 1826 г. и затем в качестве комментария к «Бахчисарайскому фонтану», в изданиях 1830 и 1835 гг. По крайней мере, когда умер Дельвиг, Пушкин 13/VII-1831 г. писал их общему лицейскому товарищу, М. Л. Яковлеву: «На днях пересмотрел я у себя письма Дельвига; может быть со временем это напечатаем. Нет ли у ней (вдовы Дельвига) моих к нему писем. Мы бы их соединили».

Смерть Дельвига углубила интерес Пушкина и ещё к одной форме мемуарного творчества, постоянно его привлекавшей: к отражению в мемуарной литературе образов замечательных современников. Ещё в 1826 г. он уговаривал Вяземского написать воспоминания о Карамзине. [9] Письмо к Вяземскому от 10/VII-1836. В 1831 г. советовал Денису Давыдову писать воспоминания о ген. Раевском, а у кн. Юсупова выспрашивал его воспоминания о Фонвизине. [10] Ему же, от 2/I-1831. Когда же умер Дельвиг, Пушкин долго занят был мыслью о том, чтобы, совместно с Баратынским и Плетнёвым, написать воспоминания о жизни покойного друга. [11] Письма к Плетнёву от 2 и 7/I-1831.

Трагическая гибель Пушкина внезапно поставила его друзей перед необходимостью мобилизовать собственные воспоминания о нём. Постоянная пропаганда Пушкиным мемуарного творчества, глубокий интерес его к мемуарной литературе и незавершённые попытки создания собственных мемуаров являлись своего рода завещанием друзьям, властно требовавшим исполнения. Завещание это, однако, осталось не выполненным. Если, по злой иронии судьбы, единственным видом прижизненных мемуаров о Пушкине были жандармские досье, часто с завидной тщательностью фиксировавшие подробности его жизни, то и после смерти поэта никто из его ближайших друзей и товарищей не написал воспоминаний о нём. Только однажды, в роковой день 27 января 1837 г. друзья поэта спохватились, что надо сохранить для потомства историю его предсмертных минут. Так случилось, что последние дни Пушкина запечатлены в целом ряде мемуарных и эпистолярных документов, принадлежащих друзьям, окружавшим умирающего (А. Тургеневу, Жуковскому, Вяземскому), и пользовавшим его врачам (Далю, Спасскому, Шольцу).

Известный немецкий критик Варнгаген фон Энзе ещё в 1839 г., откликнувшись на выход первых томов посмертного издания сочинений Пушкина, писал: «Биография Пушкина, которая представила бы откровенно и искренно все его отношения и его судьбу, была бы богатым подарком, заслуживающим благодарности, но в настоящее время трудно ожидать такой. Впрочем, пусть его соотечественники вместо того собирают и предварительно издают материалы для будущего употребления». [12] Б. Л. Модзалевский. Пушкин. Л., 1929, стр. 69.

Как ни странно, но первыми на этот призыв Варнгагена откликнулись лица, которым, казалось бы, вовсе не подобало выступать со своими воспоминаниями о Пушкине. Таковы были, например, третьестепенный литератор М. Макаров, написавший статью «А. С. Пушкин в детстве (Из записок о моём знакомстве)», или писатель А. Грен, сочинивший фантастические воспоминания о Пушкине на основании мифического архива поэта Теплякова. Но замечательно, что Плетнёв, опубликовавший эти, по собственному признанию, «прескучные и преглупые статьи» двоих «болтунов» в 1843 г. в своём «Современнике», объяснял, что напечатал их «единственно ради имени великого поэта». [13] Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетнёвым, т. III, стр. 400. Нельзя не признать, что это была довольно странная форма увековечения памяти Пушкина, особенно поскольку инициатива её принадлежала одному из лучших друзей поэта, который сам являлся неисчерпаемым кладезем воспоминаний о нём. Но Плетнёв отнюдь не представлял исключения. Молчали все близкие друзья поэта, хотя они отлично сознавали громадную ценность свидетельских показаний о Пушкине. [14] Эпистолярное наследие Пушкина ещё прежде стало предметом заботы его друзей. Уже 11/III-1837 г. Погодин рекомендовал Вяземскому напечатать в «Современнике» просьбу о том, чтобы «все, имеющие у себя письма Пушкина, относились к вам и присылали бы копии для напечатания» («Пушкин и его современники», вып. XXIII—XXIV, стр. 121). Несколько лет спустя, в 1844 г. Л. С. Пушкин напоминал Плетнёву: «Повторяю давнишнюю мысль мою: не худо бы собрать сколько можно его писем к разным лицам… и присоединить из них том к его сочинениям». Так, историк-профессионал М. П. Погодин в 1846 г. записывал в своём дорожном дневнике: «Надо непременно бы собрать теперь все подробности, скажу кстати, о жизни, образе мыслей и действий нашего славного Пушкина, пока живы столько современников, которые его помнят хорошо, а то дети наши будут так же хлопотать и спорить о нём, как мы теперь — о годе и месте рождения Карамзина». [15] Н. Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. VII, стр. 444. Но так как ни сам Погодин (хотя он и вёл много лет дневник, в котором со скрупулёзной точностью описывал свои встречи и разговоры с поэтом) и никто другой из друзей Пушкина не откликнулись на этот призыв, [16] Один только В. И. Даль оказался настолько последовательным; что, призывая всякого «сносить в складчину всё, что знает о Пушкине», сам же первый ещё в 1840-х гг. записал свои воспоминания. через два года Погодин снова, уже с нескрываемой тревогой, восклицал: «Голос современника, близкого человека — самое драгоценное свидетельство, которое ничем не заменишь. А потом Пушкин! Пушкина у нас уже забывают! Что это за ужасное время!.. О любезное отечество! Что за равнодушие, что за неблагодарность! Какое мертвенное безмолвие! Когда же будет этому всему конец?»