Сергей Нилус - Собрание сочинений - Том 4

— Ах, бедный, бедный (имярек), как же мне жаль его!

Государя спросили, как подействовало на него происшествие. Он ответил:

— До 18 года я ничего не боюсь.

Командира батареи и офицера (Карцева), распоряжавшегося стрельбой, Государь простил, так как раненых по особой милости Божией не оказалось, за исключением одного городового, получившего самое легкое ранение.

Фамилия же того городового была — Романов.

Заряд, метивший и предназначенный злым умыслом царственному Романову, Романова задел, но не того, на кого был нацелен: не вышли времена и сроки — далеко еще было до 1918 года.

13 мая старого стиля ушел от нас навеки наш батюшка схиархимандрит Иоасаф. Вот это-то важнейшее в нашей жизни событие я и хочу поведать во главе моего послания. Старец наш уже давно стал ослабевать, но бодрился вплоть до начала нашего зимнего сезона, то есть до ноября. Последний раз он служил соборне Литургию на святителя Спиридона Тримифунского — 12 декабря, после двух начинавшихся в нашем доме пожаров, благополучно, к счастью, затушенных в начале возникновения.

За месяц до кончины он подвергся жестокому нападению от злого духа уныния и страдал от него тяжко, невыносимо, так что вынужден был обращаться даже к нашей убогой молитве за помощью и облегчением от ужасающих душевных страданий. Это было явным предварением близости его кончины.

— Боюсь с ума сойти, — говорил он мне, — но не поддаюсь, не поддаюсь!

6 мая, в день праведного Иова Многострадального, пришел я в нему утром на благословение, а он меня встречает сияющий какой-то неземной радостью (он все время был на ногах) и говорит:

— Боже мой! какую я получил сегодня при пробуждении неизреченную радость! Я зрел лицом к лицу Пресвятую Троицу. Она осияла меня неким неизреченным действием, и дух уныния отступил от меня. За всю свою жизнь многострадальную я ничего подобного никогда не испытывал. Видите, я плачу от умиленного восторга...

Лицо Старца действительно сияло восторгом благодатного видения и слезы текли по ланитам, когда он сообщал мне эту дивную тайну...

— Батюшка, — спросил я, — в каком же виде и как удостоились вы узреть Пресвятую Троицу?

— Изобразить сего человеческим языком невозможно: Пресвятая Троица осияла меня, — повторил он, — неким неизреченным действием, и я слышал голос от Нее исходящий и возвестивший мне великую радость, и притом в самом непродолжительном времени, неожиданная величайшая радость! «Вас ожидает великая радость, величайшая радость!»

— Кого же это «вас»? — переспросил я.

— Вас и всех одинаково мыслящих, — отвечал он, и притом и самое радость раскрыл он мне, но взял с меня слово, что я этой радости не открою никому, кроме жены...

— Надолго ли будет дана эта радость, — говорит батюшка, — того мне не возвещено, но что она будет и притом вскоре, тому верьте, — будет это, будет непременно.

То же самое он повторял мне несколько раз вплоть до 10 мая, когда он слег совсем в постель и как-то сразу, не теряя, однако, сознания земного и окружающего, перешел в область явлений и видений горнего міра. 10-го, 11-го и 12-го его причащали, а в 4 часа 13 мая он, приняв из рук служащего у нас старичка иеромонаха Феофана (полуюродивого и едва ли не святого) зажженную свечу, воздел обе руки к небу и, свободной рукой указывая что-то ему одному видимое вверху (раньше он там видел двух Ангелов), тихо и безболезненно предал дух свой Богу. Поистине, это была кончина святого угодника Божия.

За два часа до смерти келейник его принимал от него благословение на полунощницу и он сказал: «Бог благословит». Два раза отвечал на молитву Господню: «Яко Твое есть Царство», и это были его последние слова.

В то же утро мы отслужили заутреню и заупокойную Литургию, а после панихиды гроб с его телом (этот гроб больше года стоял у нас в передней) увезли в Густынь, где в воскресенье 15 мая и предали земле в заранее приготовленном склепе. Знаменательно, что, предчувствуя свою кончину, еще за месяц ранее, батюшка собирался вернуться умирать в Густынь и день 15 мая назначил днем своего отъезда. Но еще замечательнее, что по историческим данным Густынский монастырь был основан иеросхимонахом Иоасафом, выходцем из Киево-Печерской Лавры. Батюшка же наш в схиму был пострижен тоже в той же Лавре и был последним схимником, выходцем из Густыни.

Схимником Иоасафом началась обитель, схимником Иоасафом и кончилась, именно — кончилась, потому что... такова судьба теперь всех рассадников Православия в России, умирающих где естественно, а где и насильственно. Густынь кончается соединением обеих смертей. Что бы то ни было и какая радость ни была нам обетована, а времена и сроки заканчиваются — этого только слепые, вернее самоослепляемые, не хотят видеть. И не уразумеет сего никто из нечестивых, а мудрые уразумеют (Дан. 12, 10).

Хочу еще приписать несколько строк, не лишенных значительности: Старец мне оставил в наследство свою палку, данную ему Глинским архимандритом Иоанникием, и службу с акафистом преп. Серафиму: «которого, — сказал он, — вы так любите». Палку — «на обратный путь сперва на родину, а потом — в Палестину» — его подлинные слова. А служба преп. Серафиму? Не придется ли мне еще чем послужить великому моему покровителю?

«Серафим, Серафим! велик у Бога Серафим! всюду Серафим!...» То были слова великой Дивеевской блаженной Парасковьи Ивановны, когда она, прикрыв ладонью данные мною два рубля, вопрошала, глядя на икону Преподобного, как бы его самого, брать или не брать эти деньги...

Воистину, всюду велик у Бога Серафим! Какое значение в моей маленькой жизни имел, верую, и доселе имеет преподобный Серафим, читателю моему известно и из книги моей «Великое в малом», — и прочего, что в разное время выходило из-под пера моего.

Поведаю теперь то, что я хранил доселе в сердечной памяти своей и чему, думается мне, еще не выходили Божьи сроки. Если не обманывает меня внутреннее извещение-предчувствие, сроки эти исполнились и настало время явить міру верующих и неверующих сокровенный доныне и мною скрываемый умный бисер, подобного которому мір еще не видел со дней греческого императора Феодосия Младшего, или Юнейшего (Junior’a). Воскрешение Лазаря известно каждому христианину. О воскресении же седми отроков знают весьма немногие, и потому прежде объявления великой Серафимовой Тайны (назову ее «Дивеевской» по месту ее обретения) я вкратце сообщу неосведомленным сказание о седми отроках 263.

Эти седмь благородных отроков: Максимилиан, Ексакустодиан, Иамвлих, Мартиниан, Дионисий, Иоанн и Антонин, связанные между собою одинаковою воинскою службою, тесною дружбою и верою, во время Декиева гонения на ефесских христиан (около 250 года) скрылись в горной пещере, называемой Охлон, близ города Ефеса в Малой Азии. В пещере этой они проводили время в посте и молитвах, приготовляясь к мученическому подвигу за Христа. Узнав о местопребывании юношей, Декий велел завалить вход в пещеру камнями, чтобы предать исповедников голодной смерти.