Сергей Нилус - Собрание сочинений - Том 4

— Как это понимать, матушка? — спросил я, на ту пору совершенно забыв тогда уже мне известную великую Дивеевскую Тайну о воскресении Преподобного.

— А это — кто доживет, тот увидит, — ответила мне игумения Мария, пристально на меня взглянув и улыбнувшись.

Это было мое последнее на земле свидание с великой носительницей дивеевских преданий, той 12-й начальницей, «Ушаковой родом», на которой по предсказанию преподобного Серафима и устроился, с лишним 30 лет после его кончины, Дивеевский монастырь, будущая женская Лавра.

Через год после этого свидания игумения Мария скончалась о Господе.

Вот что писал князю Владимиру Давидовичу Жевахову Евгений Поселянин (Е. Н. Погожев) в письме от 19 декабря 1922 года:

«Поведали вчера (18 декабря) бывшие в Понетаевке прошлое (1921 года) лето монашки. Там, весной 1921 года была прислана комиссия для осмотра мощей в Сарове. Председатель — крестьянин, кажется, из Вертьянова. В ночь, уже в Сарове, видит он сон: стоит у раки, и кости преподобного Серафима соединяются, и вскоре он встает из раки, одетый, как рисуют на иконах, и говорит этому человеку:

— Смотри, я живой!

И притом двумя перстами коснулся его щеки. Тот проснулся стоя , дрожа и в поту, и с двумя черными пятнами на лице в месте касания. Он поутру рассказал бывшее. Составили акт за подписью, отказался от поручения и уехал.

На пути моего земного странничества мне пришлось по великой неволе, во дни изгнания буржуев из сел и деревень в города, перебраться в предместье города Пирятина на Украине. Приютила нас, бездомных стариков, одна добрая чета молодых супругов, мало нам знакомая, но близкая по родству дорогому мне человеку. По нем мы и получили у них и приют, и привет в самое для нас тяжелое, казавшееся даже безвыходным, время.

3 апреля 1923 года было днем, назначенным для нашего выселения. В ночь на это число (в тот год 3 апреля была Радоница — поминовение усопших) супруга из этой четы, знавшая обо мне только понаслышке, видит такой сон.

— Вижу я, — сказала мне она, — что иду по какой то незнакомой улице, где множество народа, и происходит великое смятение при виде надвигающейся страшной тучи. Быстро налетела эта туча, и началось нечто невообразимое: буря коверкала и выворачивала с корнем деревья, разрушая дома, — словом, мне показалось, что началось или землетрясение, или общая гибель и конец свету... Я пала ниц на землю, закрыв лицо руками, и от страха впала в полусознательное состояние.

Когда я очнулась и решилась открыть глаза, то увидела страшный мрак и полное разрушенье: поломанные и вырванные с корнем деревья, разрушенные до основания дома, развалившиеся печи и кое-где полуразвалившиеся печные трубы — словом, хаос и ужас... И вдруг на востоке блеснул яркий луч света и пронзил окружавший меня густой мрак. И в голове моей, как молния, пронеслась мысль: это свет от «Всевидящего ока», что обновилось на старом Прилукском соборе. И в свете этого луча я среди хаоса и разрушения увидала большую картину-икону и на ней изображение лежащего в гробу некоего монаха, под которым была надпись: «Преподобный Серафим Саровский».

Смотрю: монах этот оживает, поднимается из гроба, встает и смотрит на меня с небесной улыбкой. В благоговейном страхе я вновь падаю пред этим видением на землю и когда поднимаю голову, то вижу, что Преподобного уже нет, а на его месте стоит Божия Матерь с опущенными веждами. Была она одна, и Предвечного Младенца с нею не было.

Я проснулась. О преподобном Серафиме я не думала, мало что о нем слышала, а с вечера, когда спать ложилась, даже и Богу не помолилась и оттого, когда во сне увидала Божию Матерь, то сильно испугалась, чтобы мне от Нее не досталось за леность и нерадение к молитве.

Простодушный рассказ простодушной женщины я передаю здесь, как он есть. Я не берусь толковать этого сна; но как сон этот подходит ко сну «председателя комиссии», явившейся кощунствовать над мощами Преподобного, и как идет он к Великой Дивеевской Тайне, о которой сказала мне игумения Мария, что «кто доживет, тот увидит».

Убрал я после службы нашу дорогую защитницу от всех напастей — церковочку нашу, позавтракал и говорю жене:

— Давай-ка почитаем с тобою акафист преподобному Серафиму.

Прочли перед его иконой, что, где бы я ни жил, всегда висит над столом, за которым работаю и пишу, приложились к Батюшкиной ручке, книжку службы ему с акафистом тут же на столе положил поверх моих книг и тетрадей и говорим ему, как живому (так и всегда ему молимся):

— Защити нас, Батюшка!

А сердце тревожно — ждет беды неминучей: недаром во святых мощах пожаловал к нам Преподобный. Но как ни тревожно сердце, а ему еще слышатся слова:

— Слава Богу, что вовремя приехали.

«Нет дороги унывать!» Унывать и впрямь нет дороги: не будем же унывать! И вспоминается мне первая моя поездка в 1900-м в Саров и Дивеев. Елена Ивановна Мотовилова — Царство Небесное родной моей старушке! Матушка игумения Мария — и ей Царство Небесное! Келья Елены Ивановны и в ней первописанный портрет Преподобного, апельсин!... Ведь эта моя икона — копия с того портрета, а такие в Дивееве все почитаются чудотворными. Верую, что чудотворна и эта моя...

19 января. Предчувствие сердца было знамение свыше от Преподобного. Только что отбыли мытники, приезжавшие по нашу душу, но лучше запишу все по порядку.

Сижу я за своим столиком, привожу в порядок свои заметки... Вбегает верная наша слуга Аннушка и испуганно зловещим шепотом восклицает:

— Едут, едут! Двое саней и в них все с винтовками!

Не впервой жаловали к нам «дорогие гости» и не в диковину было нам принимать их, — пора было к ним привыкнуть, — но тут сердце екнуло и с чего-то оробело.

Да и было с чего! не успела Аннушка прошептать своих зловещих слов, как в нашу комнату вскочило шесть или семь вооруженных, с револьверами, винтовками, в полушубках и, конечно, в шапках на затылок. Впереди всех маленький, невзрачный, корявенький человечек с прямыми, черными, жесткими волосами, выбивающимися из-под шапки, с быстро бегающими в азиатски узких и косых щелках глазками, в глубине которых вспыхивал и ничего нам доброго не предвещал злой огонек. Рядом с ним, несколько сзади, вскочил и другой, подобный ему видом, очевидно его помощник. Это было «начальство», а остальные подручные из деревенской милиции. В первом я узнал «политического следователя» уездной чрезвычайки, переименованной в «политбюро». Я уже и раньше слышал о нем как о человеке с очень определенной и вполне установившейся репутацией, а встретил его раз в доме нашего «народного судьи» и тогда с ним мимоходом, нечаянно имел удовольствие познакомиться, он был тогда выпивши, и вряд ли я успел оставить след в его памяти.