Сергей Нилус - Собрание сочинений - Том 4

— Откуда у вас такая красота?

— Работа отца Даниила 138.

Надо было видеть этот Божественный Лик, эти Божественные очи, проницающие в душу, чтобы понять сердцем, что не одна кисть отца Даниила воспроизвела эту святыню, а что кисти этой сила и вдохновение даны были свыше: человек от себя, одним своим искусством, не мог бы создать такой красоты небесной.

— У меня на исповеди и совете была одна монахиня, — сказал мне отец Ф., — монахиня эта сердцем ожесточилась до того, что решила снять с себя мантию и вернуться в мір. Как ни уговаривал я ее, как ни убеждал, она стояла на своем и меня слушать не хотела. Я упросил ее остаться одной в келье и помолиться перед этим образом. Когда я вернулся к ней, то застал ее в слезах, и от ее страшной решимости не осталось и следа.

Я опять взглянул на этот Пречистый Лик и едва мог оторвать взгляд от этого благодатию вдохновленного изображения; и самому окаменелому сердцу, правда, немудрено было перед ним раствориться... Отец Даниил, оказывается, написал его одному Оптинскому монаху за три рубля, — за цену красок и холст, — а тот за ту же цену переуступил отцу Ф.

Поистине, только в Оптиной и могут совершаться такие сделки. 139

Слово за слово — разговорились мы с отцом Ф... Вдруг он прервал ход беседы...

— А знаете, С. А., — сказал он мне, — у меня ведь на сердце есть тень, налегшая на наши с вами отношения.

— Да что вы, батюшка? — испуганно спросил я.

— Да, да! — подтвердил он, — тень легла. И как же это меня во время моей поездки тяготило, я вам и сказать не умею, даже жутко было. Ну как, думалось мне, со мною в дороге да что-нибудь случится: поезд ли, в котором еду, потерпит крушение или еще что приключится, — как предстану я там, на Суде Господнем, не освободив души своей от этого чувства?

— Что же это такое? — спрашиваю я, не чувствуя за собой никакой вины перед батюшкой.

— А помните искушение с вашей рукописью «Святыня под спудом», когда мне пришлось с вами о ней договариваться по поручению отца архимандрита. Едва я тогда повел с вами этот дипломатический разговор, вы мне и слова не дали вымолвить, вскочили, махнули рукой и ушли в церковь, откуда я вас вызвал для разговора. Помните ли вы это? Меня это тогда больно кольнуло в сердце: я же ведь не при чем был в этом искушении, я был только лишь передаточной инстанцией и не заслужил к себе такого отношения. И вот тогда в сердце мое залегла тень некоторой на вас обиды, и лежала она на нем, и тяготила его, и страшило меня это чувство страхом ответа на Суде Христовом.

До того умилительна была тонкость ощущения греха, в котором и повинен-то был не отец Ф., а я, что я встал со стула и поклонился отцу Ф. в ноги...

— Простите, — кланяюсь я ему, — дорогой мой батюшка! Но Бог видит, что у меня и в мыслях не было нанести вам обиду.

Смотрю, и пожилой духовник Оптинский, одно из наиболее почетных лиц в обители, стал тоже передо мною на колени и кланяется мне чуть не со слезами в землю.

— И меня, — говорит, — Бога ради простите!

И так до двух раз просили мы друг у друга прощения, и, во второй раз поклонившись друг другу, благословил он меня и мы, по обычаю монашескому, в оба плеча расцеловались. И совершилось это таинство любви Христовой пред тем же Божественным ликом Нерукотворенного Спаса, который и строптивую монахиню привел к послушанию и цена которому была на деньги только три рубля за холст да за краски.

Пришла от обедни наша маленькая именинница, вся сияющая, радостная, в новеньком беленьком платьице. На белом платьице голубые бусы, на белокурой головке голубые ленточки; поясок тоже голубой...

— Совсем точно дочка Царицы Небесной! — воскликнул «наш» француз.

А у верующих французов часто детей посвящали от рождения Матери Божией. Было это тогда, когда Франция была еще христианской. Таких детей до их конфирмации одевали во все голубое и белое — цвета Царицы неба и земли: голубое — небо; белое — невинность. Кому то теперь детей своих посвящает Франция?

Но наша Любочка, к счастью, родилась в России, чей свят-корень еще не успел ко дню ее рождения отпасть целиком от веры отцов своих... И живет-то Любочка в Оптиной, и день рождения-то ее 26 марта, день собора святого Архистратига Гавриила, следующий за Благовещением день... Счастливая Любочка!

Откуда же у нас это дитя Божие, эта названная дочка Небесной Царицы, Матери Божией? Откуда Господь послал нам эту девочку?

Не хотел было говорить об этом сегодня, а, видно, придется, хотя бы и кратко. Было дело это в августе 1907 года. За два месяца до нашего поселения в Оптиной мы приехали пожить около ее старцев недельки две да и поговеть кстати, благо и время к тому было подходящее — Успенский пост. Стоим мы как-то за поздней обедней и видим: няня причащает на руках маленькую девочку. Платьице на девочке беленькое, поясок голубенький, голубенькая ленточка в белокурых, как чистый лен, светлых волосиках. Поднесла няня девочку к Святой Чаше, а девочка, как взрослая исповедница Христова, перекрестилась истовым крестным знамением, сложила ручонки крестом на груди, причастилась, опять также большим крестом перекрестилась и благоговейно приложилась к краю потира. Дивное дело! — ребенка от земли не видать, а причащается так, как в наше время и из взрослых-то редкий кто умеет причащаться.

До слез это нас с женой умилило. Что же за сокровище, подумалось нам, мать этой девочки! Не утерпели мы, подошли к няне, поздравили и поцеловали ребенка.

— Чья это, — спросили мы у няни, — девочка?

— Это круглая сиротка, — ответила няня, — воспитывается она у Оптинской жилички, Надежды Николаевны; а зовут ее Любочкой.

Это была наша первая встреча с Любочкой.

Потом поселились мы с 1 октября того же года на житье в Оптиной, узнали Надежду Николаевну, Любочкину воспитательницу, узнали и Лялю (Елену), которая жила с ними, — многое узнали из их жизни, за что их всех трех сирот полюбили; а померла после того через пять месяцев Надежда Николаевна, кормилица и поилица Любина и Лялина, они и перешли к нам, с благословения старцев, как близкие, родные, как дети общей с нами матери, Оптиной.

Просто это совершилось, проще чего и быть не может: друг другу в одолжение во имя любви Христовой и послушания старческого. Так и прибавилась наша семейка на полтора человека, на две души христианские — на Лялю и на Любу.

Но какое море слез пролито было Лялей о Надежде Николаевне! Да и было с чего: святая была покойница эта удивительная женщина! Не помянет ли она и нас в дерзновении своем пред Престолом Всевышнего, с Лялей и Любой своими вместе?!

Такова наша христианская вера. В міру на место Христовой веры стремятся ввести иную и, кажется, не без успеха. Для мира это как бы новое откровение, а для верующих христиан давно знакомые хитрости «бога» «новой веры», древнего диавола.