Сергей Нилус - Собрание сочинений - Том 3

Дверь отворилась, и я увидела Семиду; она лежала на одре, окруженная светильниками и овеянная ароматами. Она была еще прекрасна небесным спокойствием, но чело было бледнее лилий, рассыпанных у ног ее. И синеватый перст смерти оставил след на ее впалых ланитах и поблекших устах. Саломия сидела подле неё безмолвная, почти лишенная чувств. Она, казалось, даже не видела нас. Иаир, отец девицы, бросился к ногам Незнакомца, остановившегося у постели, и, указывая Ему красноречивым жестом на усопшую, вскричал: «Господи! Дочь моя в руках смерти, но если Ты пожелаешь, она оживет!» Я затрепетала при сих словах, как бы сердце приковалось к каждому движению Незнакомца. Он взял руку Семиды, устремил на неё Свои могучие взоры и произнес: «Встань, дитя Мое». Фульвия, она повиновалась! Семида приподнялась на своем ложе, поддерживаемая невидимою рукою, глаза ее открылись, нежный цвет жизни расцвел на ее щеках. Она протянула руки и вскричала: «Матушка!» Этот крик разбудил Саломию. Мать и дочь судорожно прижались друг ко другу, а Иаир, простершись на землю и осыпая поцелуями одежды Того, Кого называл Учитель, повторял: «Что должно, чтоб служить Тебе, чтобы получить жизнь вечную?» — «Изучить и исполнять два закона: любить Бога и любить ближнего!» Сказав это, Он скрылся от нас, как эфирная, светлая тень. Я стояла на коленях, сама того не замечая, затем встала и возвратилась домой. Блаженное семейство вместе с отцом Иаиром было на вершине наслаждения. Изобразить их нельзя ни кистью, ни пером.

За ужином я рассказала Понтию всё, чему была свидетельницею. Он поник головою и сказал: «И ты видела Иисуса Назаретского? Это Его ненавидят фарисеи и саддукеи, люди Ирода и лукавные левиты. С каждым днем возрастает эта ненависть, и мщение витает над главою Его. А между тем речи Назарянина — речи мудреца и чудеса Его — чудеса Истинного Бога. За что они ненавидят Его? За то, что Он обличает их пороки и непокорность. Я слышал Его однажды: «Убеленные гробы, порождение ехидны, — говорил Он фарисеям. — Вы взваливаете на рамена братий ваших ноши, до которых бы не хотели коснуться концом пальца; вы платите подати за травы — мяту и тмин, но мало заботитесь об уплате должного по законам веры, правосудия и милосердия». Смысл этих слов, глубоких и истинных, раздражает этих надменных людей, и горизонт мрачен для Назарянина». — «Но ты будешь защищать Его, — вскричала я с ужасом, — ты имеешь власть!» — «Моя власть не что иное, как призрак пред этим мятежным, коварным народом! Между тем я бы душевно страдал, если б должен был пролить Кровь этого Мудреца».

С этими словами Понтий встал и вышел, погруженный в глубокую думу. Я осталась одна в мрачной и невыразимой грусти. День Пасхи приближался. На этот праздник, столь важный у евреев, стекалось в Иерусалим множество народа со всех концов Иудеи для принесения в храме торжественной жертвы. В четверток, предшествовавший этому празднику, Понтий сказал мне с горестию: «Будущность Иисуса Назарянина очень неутешительна. Голова Его оценена, и сегодня вечером Он будет предан архиереям». Я задрожала при этих словах и повторила: «Но ты защитник Его!» — «Могу ли я это сделать, — мрачно сказал Понтий. — Он будет преследуем, изменнически предан и осужден на смерть жестокую».

В час сна, едва я склонила голову на подушку, как таинственные видения овладели моим воображением. Я видела Иисуса, видела Его таким, как Саломия мне описывала Своего Бога: Лик Его блистал как солнце, Он парил на крыльях Херувимов — пламенных исполнителей Воли Его; остановясь в облаках, Он, казалось, был готов судить поколения народов, собранных у Его стоп. Мановением Своей десницы Он отделял добрых от злых; первые возносились к Нему, сияющие вечною юностию и божественною красотою, а вторые — низвергались в бездну огня. И Судия указывал им на раны, покрывавшие Его тело, говоря им громовым голосом: «Воздайте Кровь, Которую Я пролил за вас!» Тогда эти нечестивые просили у гор покрыть их, а землю, чтобы она поглотила их. И чувствовали они себя бессмертными для муки и бессмертными для отчаяния. О какой сон, какое откровение!

Лишь только заря зарумянила вершины холмов, я встала, с сердцем еще сжатым от ужаса, и села у окна подышать свежим утренним воздухом. Вскоре послышался смертоносный рёв, доносившийся из центра города.

Крики проклятия, ужаснее, чем гул взволновавшегося океана, долетали до меня. Сердце страшно билось, чело обливалось холодным потом. Вдруг я заметила, что этот гул приближается под нажимом бесчисленной толпы, и вот застонала мраморная лестница, ведущая в претор. Терзаемая неизвестностью, я беру на руки сына, игравшего подле меня, прячу его в складках покрывала — и бегу к моему мужу. Добежав до двери судилища и заслышав за нею голоса, не посмела я войти внутрь и только приподняла пурпуровый занавес. Какое зрелище, Фульвия! Понтий сидел на своем троне из слоновой кости, сидел во всем великолепии, коим Рим наделяет своих вельмож. Под бесстрастным выражением лица Пилат едва скрывал страшное волнение. Пред ним с связанными руками, в изодранной одежде, с окровавленным лицем стоял Иисус Назарянин, спокойный и неподвижный. В Его облике не чувствовалось ни гордости, ни боязни. Он был тих — как невинность; покорен — как агнец.

Но Его кротость переполнила меня ужасом, припомнилось: «Воздайте Кровь, Которую Я пролил за вас!» Вокруг Него бесновалась презренная толпа, привлекшая Его на судилище. К толпе присоединилось несколько стражников, начетчиков и фарисеев. Взгляды их были дерзкими, и узнать их было легко по пергаментным табличкам с текстами из закона: таблички эти они носили на лбу. Все эти страшные люди дышали ненавистью, и адское пламя отсвечивалось в их глазах. Казалось, духи злобы смешивали свои голоса с криками неистового бешенства.

Наконец, по знаку Понтия водворилось молчание. «Чего вы от Меня хотите?» — спросил Иисус. «Мы требуем смерти», — отвечал один из священников. Иудеи закричали: «Он предсказывает разрушение храма, называет Себя Царем Иудейским и Сыном Божиим. Да будет Он распят!» Эти свирепые вопли не умолкают в моих ушах, и образ Непорочной Жертвы предстает глазам моим. Затем Понтий заговорил, обратясь к Иисусу: «Итак, Ты — Царь Иудейский?» — «Ты говоришь это» — отвечал Иисус. «Ты ли Христос — Сын Божий?» Иисус не отвечал ни слова. Вопли возобновились пронзительней прежнего, как рыкание голодных тигров. «Отдай Его нам на Крест!» — кричали иудеи. Понтий, наконец, заставил их замолчать и сказал: «Я не нахожу ничего преступного в Этом Человеке и хочу отпустить Его».

В ответ на это народ закричал: «Отдай Его нам, распни Его!» Я не могла слушать долее, призвала невольника и послала его к моему мужу, прося минуту свидания. Понтий немедленно оставил судилище и пришел ко мне. Я бросилась пред ним на колени, говоря: «Ради всего тебе дорогого и святого, ради нашего дитяти, залога священного брачного соединения, не будь участником в смерти Этого Праведника. Я видела Его в эту ночь в чудном сне, облеченного Божественным величием; Он судил людей, трепетавших пред Ним. И между тенями несчастных, низверженных в бездну пламени, я узрела лица тех, кои теперь требуют Его смерти. Берегись поднять на Него святотатственные руки! О верь мне, одна капля Его Крови навлечет навеки на тебя осуждение. «Всё, что происходит, ужасает меня самого, — отвечал Понтий, — но что я могу сделать? Римская защита немногочисленна и слишком слаба в сравнении с народом-демоном. Гибель угрожает всем нам. И от суда тут не правосудия ждут, но мщения. Но успокойся, Клавдия! Иди в сад, занимайся нашим сыном, твои глаза да не видят этих кровавых сцен». Засим Пилат вышел. Оставшись одна, я предалась отчаянной горести. Иисус был еще пред судом, подвергаясь насмешкам черни и воинов. Порывы их ярости равнялись Его неодолимому терпению. Понтий в раздумье возвратился на свое судилище, при его появлении раздались крики: «Смерть, смерть!» И раздавались крики оглушительнее прежнего. По освященному временем обычаю, правитель на Пасху освобождает одного из преступников, осужденных на казнь, в знак милосердия. Но в этом благоугодном деле правитель всегда считается с мнением народа.